Город Нового времени? Да. Но это — не обычный город Нового времени, как Лондон или Париж. Это особый город Нового времени… Если угодно — это «проектный» город русского Нового времени. Петербург не сам по себе вырос, как город Нового времени. Он был сознательно построен как город другой эпохи. Как город, не продолживший Москву, а жестко противопоставивший себя ей.

Санкт-Петербургское урочище сложилось как многоязыкое, открытое в мир, разрушающее средневековые представления. И тем самым казавшееся современникам чем-то «немножно дьявольским».

Увлекательнейшее занятие — читать книгу природы!

В. Бианки

Образ города, который «говорит» с любящим его, понимающим его человеком, — классическое явление культуры. Многие петербуржцы постарше искренне убеждены — они умеют понимать Петербург! Для них Великий город — это почти живое существо, со своим сознанием и волей. Так ли уж фантастичны такие представления?

Ведь создавая города, дороги, книги, дома, инструменты и посуду, люди вкладывали в них свои мысли, чувства и переживания. Свое отношение к миру и свое понимание мира. Все, сделанное человеком, совершенно вне зависимости от желания мастеров, несет отпечаток эпохи, стиля, культуры и Мастера. Созданное другими людьми говорит с нами от имени эпох, культур и Мастеров. Может быть, в Петербурге мы и правда «слышим» речь создателей города и «читаем» посланный нам текст?

С книгами проще. Даже если они написаны на иностранном языке, достаточно выучить этот язык — и читай. Но текст архитектуры, текст урочища культуры создавался не на языке слов и понятий. Это язык эмоций, переживаний, душевных движений. Художник, скульптор, архитектор хотели передать нам НЕЧТО — какое-то из своих переживаний. Мы, по идее, можем пережить нечто подобное.

Ощущение величавой грусти, которое испытывает большинство людей в Павловском парке, — это, конечно, не весь текст, посланный предками, но ощущение входит в содержание переданного нам текста. Российская империя ощущала свое могущество; она пыталась подражать Версалю, была покорена величавой красотой классицизма и барокко. Так, аристократически и снисходительно, она и ощущала жизнь: как нечто величественное, красивое, грустное, безнадежное. Эти ощущения воплощены в композициях Павловского парка и передаются нам, если мы дадим себе труд к себе прислушаться.

Вопрос, конечно, в том, насколько мы способны правильно понять посланный текст. Действительно, где гарантия, что высказанное здесь по поводу Павловского парка — это реальное «чтение текста», а не попросту фантазмы автора.

Считается, что, если в тексте утрачена третья часть букв, которыми он написан — текст все-таки еще «читаемый». Если утрачено 70 % букв или больше, текст надо уже расшифровывать, он становится не очень понятен. Кто сказал, что посланное из XVIII века доступно нам больше, чем на 30 %?

Наверное, нужно разобраться, как именно читают такой «текст».

Коммуникативный подход

Уже довольно давно, в начале XX века, французский ученый Ф. Соссюр начал создавать коммуникативный подход в языкознании. Цели у Соссюра были чисто практические, применять свой подход к архитектурным сооружениям или целым городам он не собирался.

В середине XX века развивалось новое направление в науке: семиология. Первыми семиологами были филологи и лингвисты, но очень быстро появились и культурологи, и математики, и даже художники.

С точки зрения семиологов, созданное человеком — от отвертки до городского урочища, любой памятник искусства, культуры, архитектуры — это «сообщение». Если это так, появление, функционирование и восприятие «сообщений» может быть изучено. Как? Надо научиться «читать» информацию, заложенную в объекте.

Текст — это все, что может быть воспринято любыми органами чувств. Любой объект, который когда-то был создан людьми и который нам хочется считать текстом.

Текст погружен в контекст. Контекст — то, во что погружен текст, — эпоха его создания; культура, породившая текст.

Если есть посланный текст, то всегда существуют адресант и адресат, и коммуникация происходит именно между ними. Адресант — это как на почте — тот, кто создает текст и тем самым «отправляет» сообщение. В этом сообщении содержится информация, которую и нужно считать.

Адресат — это, соответственно, тот, кому «сообщение» отправлено и кто получает послание, то есть все люди, которые видели творение рук человеческих или как-то пользовались этим творением. Уже современники Фальконе видели Медного всадника; они уже и адресат. А с тех пор его видели миллионы людей, принадлежащие к двенадцати разным поколениям. Все это — адресаты… Всем им послано. Адресат может понимать — если угодно, «прочитывать» сообщение. Все эти поколения, соответственно, его и прочитывали.

Вот как все эти люди «прочитывали» Медного всадника — интересный, непростой вопрос. Ведь для понимания текста адресат должен владеть кодом — системой принципов, по которым выстроено произведение заложенных в нем идей.

Как правило, сложный текст имеет много кодов. Вот Медный всадник — колоссальный камень весом в десятки тонн. Уже само по себе этот доставленный в самый центр Петербурга, отесанный и поставленный на нужное место камень — символ покорения природы, подчинения неорганизованного мира болот могуществу человека.

На камне — бронзовое существо с лицом Петра, в позе Георгия Победоносца. Царь приравнен к одному из святых?! Говорят, на византийских фресках VI века Иисуса Христа изображали с лицом императора Юстиниана… Тогда Медный всадник — аналогичный по масштабу пример чудовищного кощунства.

Почти открытое обожествление Петра велось еще при его жизни, и сам Петр очень мало ему препятствовал. Петр I присвоил себе титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только духовное лицо, «отцом отечества» — только глава всей Русской православной церкви.

Петр I допускал называть себя «богом» и «Христом», к нему постоянно относили слова из Священного Писания и церковных песнопений. Слова, которые относимы вообще-то только к Христу. В более поздние времена, до самого последнего времени, «явление» Петра полагалось считать триумфальным шествием разума и просвещения, рассекающего царство полного мрака. Даже грязь и кровь его эпохи трактовались в романтическом свете — как неизбежность, на которую падает отсвет некоего мрачного величия.

Начинали уже современники Петра. Феофан Прокопович утверждал, что Петр «всю Россию, каковая уже есть, сделал и создал», а уйдя от мира, «дух свой оставил нам». «На что в России ни взгляни, все его началом имеет», — полагал Нартов и договаривался до того, что называл Петра «земным богом».

Петр Крекшин, один из первых биографов и историков Петра, всерьез продолжал эту линию: «Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел».

И после Петра не смолкал славословящий хор, причем из людей очень часто умных, деятельных и по заслугам знаменитых.