litbaza книги онлайнСовременная прозаРусский садизм - Владимир Лидский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 48 49 50 51 52 53 54 55 56 ... 79
Перейти на страницу:

И он его завоевал, только слово «завоевал» подходит здесь менее всего, потому что Одесса упала к его ногам, как перезревший плод, — без малейшего усилия с его стороны и не просто упала, а рухнула, катастрофически рухнула, прогремев на всю Европу, тем более, что сам Григорьев вопил, словно оглашенный, во все концы земли о своей грандиозной победе над французами.

Ему снова фантастически повезло; все происходило как всегда под его кровавой путеводной звездой, — накануне взятия Одессы он несколько дней беспробудно пил и валялся в штабе на столе, просыпался, требовал к себе полковой оркестр и слушал его грохот, покачиваясь в такт над ведром со спиртом, глушил спирт, опуская морду прямо в ведро, как вдруг ему доложили, что в Одессе паника, французы заполошно грузят на корабли свое шмотье, гражданские штурмуют стоящие на рейде транспорты, в городе грабежи и убийства, разгром банков и складов; Григорьев приказал привести его в боевую готовность, и я помог ему выйти во двор, а штабные побежали к колодцу за водой. Холодные потоки отрезвили его, он начал что-то соображать, потребовал отчеты, донесения, сводки, собрал командиров и приказал готовиться к выступлению.

В городе творилось нечто несусветное. Вне его невозможно было понять и оценить происходящее, ясно было одно: события экстраординарны. Впоследствии все, конечно, разъяснилось, но тогда мы не знали подоплеки, и Григорьев ориентировался только на внешние проявления ситуации.

А началось все с раздрая среди союзников. Французская администрация вошла в конфликт с Деникиным, объявила в Одессе осадное положение и фактически захватила власть в городе, после чего прибыл Главнокомандующий союзными силами в Восточной Европе и, уже совершенно не считаясь с Добровольческой армией, принялся совершать какие-то конвульсивные кадровые перестановки, которые фактически привели к нейтрализации добровольцев. Активно выступала против нас только бригада Тимановского, — основательно пощипывая наши войска, она служила причиной того, что несколько дней мы стояли в преддверии Одессы в нерешительности — Тимановский просто не давал ходу, громя наши авангарды. А в самом городе находился тридцатипятитысячный многонациональный гарнизон, и Григорьев никогда не вошел бы в Одессу, если бы не предательство союзников. Как потом выяснилось, во Франции случился правительственный кризис, парламент затребовал отчеты о расходовании кредитов на востоке. Командующий одесской группировкой генерал д’Ансельм отчитался паническими депешами: большевики теснят по всему фронту, их успехи колоссальны и непреодолимы, тогда как союзные войска голодают и не могут более оказывать серьезного сопротивления; он слал и слал эти депеши, и кончилось все тем, что Европа приняла решение о выводе войск в 72 часа!

Вот тогда-то и началась паника в Одессе, о которой немедленно доложили Григорьеву. Он мгновенно, как борзая, встал в охотничью стойку, он почувствовал падаль, мертвечину, легкую добычу, ведь зная о тройном превосходстве противника, об огромных артиллерийских и морских силах, о забитых оружием, боеприпасами и продовольствием складах, он до поры до времени не совался в Одессу, лишь огрызаясь на действия Тимановского. А теперь французы и греки, исполненные ужаса, грузились на суда, бросая имущество, ценности, лишь бы не оставаться в этом российском аду, ведь генерал д’Ансельм сократил время эвакуации до 48 часов! Город тем временем захватывали одесские бандиты; — уголовникам немыслимо было упустить оружие из складов, товары из магазинов, валюту из банков…

Единственная реально сопротивлявшаяся сила белых — пятитысячная бригада Тимановского — дрогнула в начавших сжиматься тисках: с одной стороны, почувствовав слабину, на нее двинулся Григорьев, с другой — вышедший из подполья одесский Совет попытался собрать свои разрозненные силы и заодно направить в нужное русло бандитскую вольницу. Еще судорожно трепыхался Гришин-Алмазов, но и он, в конце концов, сунулся на французские корабли, а Тимановский в отчаянии повел своих бойцов к румынской границе.

Так добровольцы были преданы на Юге Украины, а Григорьев въехал в Одессу на белом коне. Его упоение победой, его самодовольство и бахвальство не знали предела, всем столицам мира он телеграфировал о разгроме союзнической миссии в России и орал на каждом углу о своем полководческом гении.

Город он отдал на растерзание своим головорезам и, как обычно, сразу началась резня, а сам со свитою занял здание вокзала и устроил там грандиозную пьянку. Эта вакханалия продолжалась несколько дней, причем григорьевцы конфликтовали с другими претендентами на брошенные богатства союзников — с одесскими бандитами и большевистскими лидерами, которых Григорьев приказал просто отстреливать, тем более, что большинство из них были, по его определению, «жидами-спекулянтами». Кровь полилась рекой, к тому же начала свою кромешную работу ЧК. Сначала взялись за офицеров, которые замешкались в городе и не смогли погрузиться на французские транспорты. Их вытаскивали на улицу и тут же расстреливали или кололи штыками. Заодно уничтожали их семьи; пьянь и рвань вламывалась в дома — офицерских жен, сестер, матерей насиловали, душили, резали, детей выбрасывали из окон. Чекисты объявили приказ о регистрации гимназистов и гимназисток. Всех, кто явился, раздели догола, девочек долго и жестоко насиловали, мальчиков после короткого сопротивления кастрировали кортиками и штыками, и пока они корчились в крови на полу, резали гимназисткам влагалища и груди, чтобы до корня извести буржуйское племя. Раненых в лазаретах стаскивали за ноги по каменным лестницам, бросали в лестничные пролеты; врачей и медсестер, как пособников белогвардейцев, расстреливали прямо в перевязочных. Поймали несколько не успевших убраться греков и порубили им головы. Как выяснилось, в греческих войсках было около полусотни священников. Одному из них, оказавшемуся среди порубленных греков, сначала выкололи глаза и отрезали язык, потому что он орал по-русски: «Братья! Вы же православные!!».

От здания ЧК каждую ночь отъезжали подводы, нагруженные голыми изуродованными телами, а из окровавленного рассветом моря поднималось набухшее желтым гноем солнце, и чайки увлеченно клевали в грязной морской пене человеческую падаль…

Вскоре после взятия Одессы мы отошли в Александрию, переформироваться. Тут открылись страшные картины: пока мы занимались военными делами, в тылу махровым цветом расцвело предательство.

Деревня стонала под гнетом коммунистов; на каждом шагу попирались интересы тех, за кого мы шли в бой, в каждом селе, в каждом доме стоял плач и вой: бойцы продотрядов, чекисты и примазавшаяся к ним мразь, вроде членов комбедов, выгребали хлеб, убивали крестьян, всячески насаждали террор.

Много недель подряд, глухими и беспокойными ночами, когда спать приходилось вполглаза да вполуха, я снова и снова видел трупы, трупы и трупы — растерзанные, подвергшиеся глумлению тела и бесконечные пытки, которые сопровождали весь военный путь Григорьева и которыми он любил лично руководить; видел насилие всех воюющих сторон, видел сатанинский ураган, увлекающий страну в пропасть, и сам был частью этого урагана…

Передвигаясь по завоеванным районам, мы видели следы бесчинств, которые были продолжением наших собственных бесчинств, творимых противною стороною; Григорьев в бешенстве орал антисемитские лозунги; собирая крестьянские сходы, он убеждал отчаявшихся людей в том, что во всем виноваты евреи, ведь это они приходят с продотрядами, их полно среди комиссаров и чекистов, они теснят нашего брата, который нас кормит и за чьи интересы мы воюем. Действительно, в чекистских отрядах, бесконтрольно действовавших в деревне, не подчинявшихся никому и прикрывавшихся мифическими мандатами центра, преобладали семитские лица, и это Григорьева бесило более всего. Он стал призывать к еврейской резне, и кое-где она незамедлительно началась, причем убивать стали не только комиссаров, но и под горячую руку мирных жителей, ни в чем не повинных обитателей местечек. К Антонову-Овсеенко полетели телеграммы: Григорьев открыто конфликтует с властями, он становится опасен, пора принимать меры. И Антонов-Овсеенко издает приказ, предписывающий при первых признаках мятежа в дивизии принять меры, вплоть до физического устранения Григорьева. Однако командующий хорошо понимал, что в таком случае не оберешься шуму, поэтому в начале мая он лично прибыл в Александрию и встретился с Григорьевым. Большинство переговоров происходило при мне, так что я прекрасно понимал и ход событий, и тайные умыслы командующего. По зрелом размышлении Антонов-Овсеенко решил убить сразу двух зайцев. Он постоянно льстил самолюбию Григорьева, называя его великим стратегом, гениальным полководцем, победителем Антанты. Все дело было в том, что с зимы забурлила Европа, и в европейских городах начались митинги, шествия, манифестации, на предприятиях забастовали рабочие. Впрочем, в Берлине коммунистов придушили, но в марте вспыхнула революция в Венгрии, оттуда она начала проникать в Словакию, а седьмого апреля была провозглашена Баварская Советская республика. Коммунистический пожар охватывал европейские столицы, и Троцкий довольно потирал руки, вновь и вновь твердя о перманентной революции.

1 ... 48 49 50 51 52 53 54 55 56 ... 79
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?