Бейли, впрочем, обернулся и что-то крикнул по-итальянски, показав римский воротничок. Что бы он там ни сказал – а может, просто священники в Италии обладали большим влиянием, – их оставили в покое, решив, наверное, что начальство на верхних палубах само разберется.

Беглецы устремились дальше. Следуя указателям, взбежали по лестнице и наконец из холодного служебного пространства в окружении беленых металлических стен попали в теплый коридор, обшитый полированным тиком. Под ногами лежали ковры, где-то в отдалении играли на рояле. Мак сотоварищи словно перенеслись с пыльного кукурузного поля посреди Канзаса в полную ярких красок страну Оз.

Не успели они пройти и нескольких шагов, как навстречу им вышла официантка с подносом, на котором несла напитки с зонтиками и без. Поравнявшись с растрепанной компанией, она сбавила шаг.

– Buonasera[38], – улыбнулась девушка. Потом, сообразив, что к чему, перешла на английский: – Понравился фейерверк?

Все молча посмотрели на нее ошалелыми взглядами.

Улыбка на лице официантки сделалась напряженной.

– Вообще-то вечеринка в честь отбытия на палубе «Клеопатра». Следующий порт – Мальорка!

Проскользнув мимо них, она бодро заскользила дальше по коридору.

Когда она удалилась на приличное расстояние, Мария спросила:

– Что дальше?

Мак решил, что грех пропадать вечеру.

– Навестим-ка «Клеопатру». Я бы дьявольски нажрался. – Обернувшись на отца Бейли, он добавил: – Пардоньте мой французский, падре.

Бейли снисходительно вскинул руку.

– К черту все, я и сам нализался бы.

«Вот же позорище!» – мысленно выругался Ковальски, стоя в ванной комнате тесной каюты. Состояла ванная из стального унитаза и встроенной в сливной бак мойки; из потолка торчала головка душа, а в полу имелось сливное отверстие. Закрываешь дверцу квадратной кабинки, и она целиком превращается в душевую.

«Для какой-нибудь анорексичной мыши».

Жилая часть каюты была немногим просторней: две койки, нижняя и верхняя, которые откидывались к стенке, как в спальном вагоне поезда. Однако истинным наказанием была все-таки душевая. При малейшем движении Ковальски бился локтями о стены. Качка все только усугубляла, даже помочиться не давала спокойно. Вот и сейчас Ковальски смотрел на мокрую штанину брюк.

– Достало!

Он застегнул ширинку, прошаркал, звеня цепями, мимо койки к двери каюты и забарабанил в нее кулаком.

– Эй! Мне бы помощь не помешала.

Яхту снова качнуло, и его повело. У берегов Сардинии, где яхта и встала на якорь, море было неспокойным. От острова Вулкан через Тирренское море сюда плыли восемь долгих часов. Ковальски успел мельком разглядеть бухту, в которую они зашли вскоре после заката: побережье озарялось огнями крупного города, в небе рвались ракеты салюта, однако с расстояния в милю зрелище выглядело довольно бледно.

Ковальски еще раз постучал в дверь.

– Ау!

Из соседней каюты раздался приглушенный голос Елены:

– У тебя все хорошо?

Вместо ответа он барабанил в дверь до тех пор, пока в коридоре наконец не выругались, потом скрипнула щеколда и дверь распахнул коренастый охранник, наведя на грудь Ковальски компактный пистолет-пулемет «МАС-10». За спиной у него в узком коридоре стоял напарник, сжимавший в руках такое же оружие.

– Чего надо? – на ломаном английском сердито спросил главный.

Ковальски отступил на шаг и поднял руки. Без рубашки и в носках он выглядел не больно-то грозно.

– Мне неприятности не нужны. Постираться бы. – Не опуская рук, он ткнул пальцем вниз, указал на мокрую штанину. – Не хочу в этом всю ночь спать.

Охранник сурово взглянул ему на ноги и тут же изумленно выпучил глаза. Обернулся и сказал что-то по-арабски приятелю. Оба рассмеялись чуть не до слез.

– Ага, очень смешно, Хохотун. Мне надо переодеться, а в цепях – никак. – Ковальски пожал плечами. – Или помогите срезать брюки, а потом сходите к Кадиру и попросите у него треники. Мне они будут великоваты, но я переживу.

При упоминании амбала смех утих.

– Снимите кандалы хотя бы с одной ноги, – сказал Ковальски, встряхнув мокрой ногой. – Дальше я сам.

– Нет. – Хохотун мотнул головой в сторону уборной. – На себе стирай.

– И спать всю ночь в мокрых брюках?

Хохотун безразлично махнул рукой.

– Тогда спи так.

Злой Ковальски шагнул ему навстречу.

– Послушай, малец!..

Охранник вскинул оружие, ругаясь по-арабски, и заставил Ковальски еще глубже отступить внутрь каюты. Этого хватило.

«Ну что, Хохотун, потанцуем?»

Яхту слегка качнуло, но Ковальски сделал вид, что волна была крупная, и повалился вперед. Правая рука полетела в сторону, врезавшись по пути в челюсть охраннику. Металл ударился о кость, приятно хрустнуло.

Голова Хохотуна запрокинулась. Ковальски разоружил боевика и в упор прострелил ему грудь. Как он и рассчитывал, пули прошли навылет и ударили во второго охранника. Отлетая, тот все же успел вскинуть оружие.

«Нет уж, хрен тебе».

Ковальски вытолкал Хохотуна из каюты и, как тараном, ударил им второго охранника. Он давил на спусковой крючок, пока противник не обмяк, криво свесив голову.

Бросив трупы, Ковальски подбежал к соседней двери и отодвинул щеколду. Распахнул дверь. Елена сперва уставилась на него, раскрыв рот, потом собралась и кинулась навстречу.

– Сработало, значит, – задыхаясь, проговорила она.

Ковальски вернулся к трупам и забрал второй пистолет-пулемет. Выпрямился, сжимая в каждой руке по стволу.

– Хотел заставить их освободить мне ногу. Не вышло. Наверное, у них ключей-то не было.

– И куда мы…

– Сюда.

Ковальски повел Елену в сторону кормы. Нужно было спуститься на палубу ниже. Про себя он молился, чтобы никто не услышал стрельбы: он как можно плотнее прижимал оружие к груди охранника, чтобы выстрелы прозвучали максимально тихо.

Они сильно рисковали. Сейчас или никогда.

Чуть ранее, когда только бросили якорь недалеко от Сардинии, стало ясно: что-то у заговорщиков пошло не так и на берегу у них не все гладко. Нехир ворвалась в салон и приказала запереть Ковальски и Елену внизу, а до того дала еще один крайний срок на поиски новых сведений.