Ошибка крылась в изначальной идее встречи пьесы Грибоедова с литовским театральным мышлением. Литовское мышление недоверчиво к слову, литовский театр любит умолчания, паузы, любит игру с вещами, заглядывания за слова, разгадывание тайн, загадок, построение ребусов. И вдруг такому недоверчивому к слову режиссеру достается вершина блистательной, риторической дворянской культуры, которая помешана на остром умном слове. Достаются сверкающие красотой стихи, которых он не понимает, не чувствует, не любит. Римас Туминас безоговорочно отбрасывает мысль о каком-то сотрудничестве с Грибоедовым. Крепкой беззастенчивой рукой он расправляется с его текстом, который ему явно не нравится, и его персонажами, которые ему неинтересны. Зачем?

Поскольку Туминас все-таки не ремесленник, а человек способный к своему делу, кое-что искреннее и заветное из его спектакля можно угадать. Это заветное – ужас перед Россией.

На сцене слева – поленница дров, посредине печь, и более ничего, никаких дворянских финтифлюшек. Вот это Россия, а не дворцы с колоннами, балы на золоте и серебре и пьесы в стихах! Озверелый красномордый Фамусов (Сергей Гармаш), надсадно орущий, вульгарный, в дубленом халате на меху, рубит книжку топором и обыскивает, как на лагерном шмоне, родную дочь (Марина Александрова). Прямо-таки щупает за все места, вызывая смешки зрительного зала. При Фамусове весь спектакль будет извиваться дико противный юродивый, пуская слюни, мыча и постоянно корчась, – это режиссерская выдумка, заменившая традиционного «буфетчика Петрушу». Режиссер, наверное, любит этого Петрушу, потому что он, в отличие от других несносных, трескучих персонажей, хоть не говорит ничего. Нет ненавистных километров вражеского текста! Этот юродивый будет еще и выступать в пантомиме «Черная шаль» (на музыку романса Пушкина-Верстовского, в сцене «бала»), изображая героя, убившего гречанку и армянина. То есть замешанного в каких-то крутых национальных конфликтах. Пантомима постыдного качества – однако некоторые зрители, почуяв признаки заветного «шоу кретинов для кретинов» (ТВ к этому приучило), оживляются.

Русская сила, стало быть, расщепляется на два начала: на мерзкого грубого отца и на юродивого в корчах. Прибывающий в дом Фамусова с неимоверным количеством деревянных черных чемоданов Чацкий (Иван Стебунов) – это русская слабость. Он рыдаючи проводит всю первую картину, затем молотит текст без всякого смысла, да и без душевных движений. Актер мучительно существует в абсолютно фальшивом рисунке роли, где не предусмотрено ни предыстории, ни самой истории. Он действительно, видимо, тяжелый придурок, и не зря его, вопящего в сцене бала какую-то галиматью сочинения прислужника русской империи А.С. Грибоедова, терпеливо заворачивают в смирительную рубашку. Причем предварительно делают что-то вроде «эротического массажа»: Фамусов обмакивает в тазик с водой головы Лизы и Софьи и мокрыми их волосами массирует торс Чацкого (все режиссерские придумки – такого сорта).

Но все они – от психа-слабака Чацкого до рыкающего хама Фамусова – одна и та же сила. То и дело персонажи, сбившись в сплоченный отряд, грозно шагают, резко выбрасывая ноги вперед. Над их головами два раза пролетит аэроплан – видимо, символизируя то, что, несмотря на свою дикую мощь, перед нами жалкий, затерянный мир, обочина цивилизации.

И мне стало жаль Римаса Туминаса. Какими жуткими комплексами, какими страхами обуяна его душа! Он живет в стане врага, среди чужой, неприятной, многословной культуры, которая кажется ему фальшивой, надутой, чванной. Наши священные тексты для него абракадабра. Когда полковник Скалозуб говорит «я с восемьсот девятого служу», мы понимаем, что при всей ограниченности этого вояки все-таки перед нами участник Отечественной войны 1812 года. А для «бедного литовца» все эти реплики пустой звук, и его Скалозуб (Александр Берда) – вяленький, сладкоголосый, мягкотелый глупец. Как же Туминас, недавно назначенный главным режиссером Театра имени Вахтангова, собирается им руководить? Ведь то, что для нас полно жизни и смысла, – для него пусто и мертво. Он живет в ужасе и тоске, окруженный враждебным миром чужой культуры, агрессивной империи, которая вдобавок сама оказалась жалкой и слабой (вспомним образ аэроплана).

Но ведь мы не берем священные, классические пьесы литовского театра, не глумимся над ними. Так что получается как-то несправедливо… Хотя главная беда, конечно, не в «литовском мышлении». (Мало у нас, что ли, русских доброхотов над классикой издеваться с утра до ночи!) Дело в окончательной, ужасной, тошнотворной исчерпанности тоталитарного режиссерского театра – когда режиссер имеет право на все, а остальные ни на что.

Дело решительно запутал В.В. Путин, неожиданно для всех посетивший спектакль «Современника» 9 марта.

Он был вежлив в речах, но можно было догадаться, по реплике «почему у вас Чацкий плачет, он ведь сильный человек», что спектакль ему не особо пришелся по душе. Замечу в скобках, что Владимиру Владимировичу как-то вообще не слишком везет на встречи с прекрасным. То чудовищная «Гроза» (тоже в «Современнике»), то «Девятая рота» Бондарчука… Не этим ли объясняется некоторая сдержанность правительства в отношении культуры? Не стоило бы ответственным лицам и чинам подобрать для Путина более увлекательную художественную программу?

Но, стало быть, теперь, после высочайшего визита, критики не иначе как просто обязаны хвалить новое «Горе от ума» – а иначе прослывешь лакеем и припевалой!

Однако я давно известна как ненавистник режиссерского самодурства. Поэтому скажу еще раз: надо понимать автора и растить актеров, а не изгаляться над ними. Режиссеры, еще раз вас прошу – покайтесь! Вы убиваете театр!

Ведь даже по этому «Горе от ума» видно, что в труппе «Современника» есть сильные актеры. Мог бы, ох как мог бы прогреметь в роли Фамусова такой нутряной, неистовый актер, как Сергей Гармаш. Свежие, небанальные интонации продемонстрировал Владислав Ветров (Молчалин). Трогательный этюд о безумной и бессмысленной агрессии женской любви разыграла Елена Плаксина (Наталья Дмитриевна).

Но все это крохи, искорки, солнечные пятнышки на фоне жестокой драмы о бедном литовце, который взялся за великую русскую пьесу.

2008

В одной компании нетеатральных людей меня спросили: а почему так часто в театре ставят пьесу Гоголя «Женитьба»? Разве она так уж хороша? «Помилуйте, – пришлось разъяснить то, что ясно людям театральным, – там ведь шесть мужских ролей!» Действительно, эту смешную и эффектную пьесу Гоголя нередко ставят именно по «внутритеатральным» причинам. На сегодняшний день пьесу просто замучили интерпретациями.

В этом сезоне – две премьеры по «Женитьбе» Гоголя: в «Ленкоме» у Марка Захарова и в Александринском театре у Валерия Фокина. И в том и в другом случае о полноценной творческой победе говорить не приходится.

Победы на материале этой гоголевской пьесы были в 70-х годах, когда Виталий Мельников снял обаятельный фильм с Петренко и Крючковой в главных ролях, а Анатолий Эфрос поставил самую оригинальную «Женитьбу» русского театра – спектакль о невозможности, недостижимости человеческого счастья. Спектакль Эфроса вошел в историю театра и врезался в память всем зрителям. Конечно, такая всесильная режиссерская интерпретация нынче невозможна: ни у кого сейчас нет столь могучей творческой воли и такого глубокого таланта. Обе современные «Женитьбы» представляют собой что-то вроде «концерта по мотивам».