Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я думаю, что Виктор и вправду в тебя влюбился.
— Словно брошенный камень в гладь живого ручья-а-а-а-а, расползаясь кругами, растревожив себя-а-а-а!
— Сто-о-о-о-оп!
Джамаль рассмеялся. Мне было не до смеха.
— Я ценю твою заботу, но не надо жалости.
Он ответил серьёзным тоном:
— Я говорю правду. Похоже, только он один этого не понимает. Ну и ты ещё, конечно. Отличная из вас парочка.
— Перестань, пожалуйста, — сердито отрезала я, отсекая возражения.
— Но…
— Джамаль, перестань! Хочешь, покажу тебе его сообщение?
Резким движением руки я сунула телефон ему поднос.
— У него есть Адель, он так не может.
— Но хочет.
— Да в задницу его хотелку!
Наши лица оказались в двух сантиметрах друг от друга — мы походили на двух готовых вот-вот броситься в драку котов.
Джамаль отпрянул, уселся, держа спину ровно, и вздохнул:
— Он сказал мне, что сделал большую глупость, но никак не мог устоять.
— Я в курсе, спасибо, если помнишь, я тоже там была.
— Но он не смог устоять, потому что ему очень хотелось, Дебо!
— И что? Если ему захочется мороженого, он стащит из магазина эскимо и свалит, не заплатив?
Джамаль скорчил рожу и поджал губы.
— Не вижу связи.
— А связь тут в том, что всё это слишком просто! Мне плевать на его «хочется». Плевать на его поцелуй. Я хочу быть с ним!
Прижав ладони к лицу, я бешено тёрла щёки и закатывала глаза.
Я же это не вслух сказала… Приди в себя!
Я улеглась на кровать и закрылась одеялом с головой.
— Так ты задохнёшься. Жара — двадцать семь градусов!
— Тем лучше, никто и не вспомнит.
— Ты на день рождения загадала отупеть или что?! — взбесился Джамаль. — Да, он винит себя, говорит, что потерян, — и это нормально! Он встречается с Адель уже целую вечность!
— А, ну да, пожалей его, а обо мне не беспокойся!
Одним глазом я выглянула из-под одеяла: Джамаль потёр лицо ладонями, словно умывался на сухую.
— Прости, Дебора. Прости…
Усталость и тоска всё-таки одержали верх над обидой, и я начала реветь, как потерявшийся медвежонок.
— Дебо…
Плотину прорвало. Она рассыпалась. Я пыталась законопатить пробоины, накидать мешков с песком, подавить грусть, не сдаваться, держаться, но было слишком поздно: я орала как потерпевшая, икая и заливаясь слезами:
— Я НЕ… НИЧЕГО НЕ… НИКОМУ НЕ ГОВОРЮ… ВСЁ… ПОД… КОНТРОЛЕМ! ВСЁ!! ВСЁ!! Я ХРАНЮ… СВОЙ… СЕКРЕТ… СЕКРЕТ… ДЕЛАЮ… В-ВИД… ЧТО… ВСЁ… ХО… ХОРОШО… И ВОТ… Я ВО… БОЛЬШЕ… НЕ МОГУ!! СТРА… СТРАДАЮ… ТУТ… ME… МЕСЯЦАМИ… В ТИ… ТИШИНЕ… А ВСЕМ… ПО… ПОФИГ… Я БО… БОЛЬШЕ… НЕ МОГУ… СО… СОВСЕМ НЕ МОГУ!!
Джамаль пытался унять истерику: обнимал меня, гладил по лицу, прижимал к себе. Но из меня лило сильнее, чем мартовские ливни, я кричала, стонала, выплёскивала копившиеся месяцами напряжение, неоправданные надежды, воображаемые воркования, разочарования и пренебрежение здравым смыслом.
— Тише… тише… Он же не злодей, он не играет с тобой, это всё, что я хотел сказать, Дебо. Прости, что не обратил на это должного внимания.
— Бу-у-у-у-у-у-а-а-а-а-а-а-а-а-а…
Изидор скрёбся под дверью так громко, что Джамаль открыл ему. Я воспользовалась моментом, чтобы найти носовой платок и высморкаться. Позорный пёс вошёл, качаясь в такт виляющему облезлому хвосту, бросил на меня взгляд, полный нежности, и медленно запрыгнул на кровать.
Так медленно, что я рассмотрела качающийся в воздухе живот и развевающиеся уши.
— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
Мама бросилась ко мне в комнату.
Я очутилась тридцатью сантиметрами ниже. Задница застряла между сломанными рейками, пока Изидор сидел на моей спине и вылизывал мне лицо — ощущение было, как от скраба с ароматом протухших тефтелей. Я не могла даже отпихнуть пса: сложившись пополам и застряв, я походила на кусок индейки в сэндвиче из матраса. Джамаль ржал и хлопал себя по бёдрам.
— ОН СЛОМАЛ МОЮ КРОВАТЬ! ЭТОТ ЖИРНЫЙ ТОЛСТЯК СЛОМАЛ МОЮ КРОВАТЬ! — орала я, так и не решив, плакать или смеяться. — ТЕОРЕМА НЕПРУХИ ТОЧНО МЕНЯ НЕВЗЛЮБИЛА!
Я сжимала кулаки, чтобы вопить ещё громче, но пошевелиться уже не могла.
— Теорема чего?!
Джамаль заржал ещё громче, пока мама поджимала губы, стараясь не последовать его примеру.
Она глубоко вдохнула и заговорила так серьезно, как только могла:
— Успокойся. Изидор всё правильно сделал. Давно пора поменять эту кровать.
— Я УМРУ СТАРОЙ ДЕВОЙ! У-У-У-У-У-У-А-А-А-А-А-А-А!
Решено: буду дальше реветь.
— Я могу тебя заснять?
Джамаль достал телефон.
— И этот человек называет себя моим другом!
Мама, у меня ужасные друзья! ДОСТАНЬ МЕНЯ ОТСЮДА!
Я сражалась с кроватью, но всё равно оставалась в плену у матраса. Джамаль щёлкал объективом:
— Улыбайся, Дебора, ну-ка подвинься немного! Ах, да, ты же не можешь…
— КОЗЁЛ! МАМА, ДОСТАНЬ МЕНЯ ОТСЮДА!
Тут мама не выдержала.
И заржала, пока довольный своими проделками Джамаль стучал кулаком по стене, выставляя клыки напоказ. Эти двое точно задохнутся.
Изидор присоединился ко всеобщему веселью и решил погоняться за собственным хвостом, закружившись волчком. С каждым шагом он давил на меня всё сильнее и доламывал оставшиеся в живых рейки.
— А-А-А-АЙ! ПОМОГИТЕ! СКОРЕЕ! У МЕНЯ СЕЙЧАС СЕЛЕЗЁНКА ЛОПНЕТ!
Продолжая хохотать, мама отпихнула Изидора и взяла меня за руку, чтобы вытащить из этой ловушки.
Ну и вонь из пасти! Какой ужас! Лежать, Изидор! Лежать!
Каждое произнесённое слово провоцировало новые раскаты хохота, к которому я в итоге присоединилась, пока мама с Джамалем тянули меня, словно тряпичную куклу, приговаривая: «Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! Ну блин, ну вылезай!»
Хлоп — я наконец-то выскользнула из матраса-людоеда.
Едва оказавшись на ногах, я бросилась в ванную смыть тонну слюней, скопившихся на лице.
Смывая всю эту вонь под душем, я смеялась уже в одиночестве.
И почти забыла о Викторе — надо же.
Однако вечером так просто выкрутиться не удалось.
Я позвонила Элоизе и обо всём рассказала.
Её воодушевление быстро сдулось.
— С каких пор у парней всё так сложно?
— Ну знаешь, не всем так повезло встречаться с одноклеточным, — ответила я.
— Ты права, — сдалась она. — Но Виктору точно можно присудить Филдсовскую премию по геморрою.
— Вау, Элоиза, с каких пор ты знаешь о существовании Филдсовской премии?
— С тех пор, как начала читать «Ле Монд», ха-ха.
— Да ладно?!
— Преклонись передо мной.
— Конечно, госпожа.
Мы обе просто дышали в трубку: между мной и Элоизой наладилась волшебная связь, волна, которую тишине не разрушить. От молчания она была только прекраснее: я не думала, что обязательно должна что-то сказать, а просто чувствовала присутствие Элоизы тут, рядом со мной.
— По шкале от одного до десяти, где десять —
