Переводчик обратился к капитану:

— Бесполезно, Иван Андреевич. Эти фанатики, что им вбили муллы в голову, то и будут твердить.

«Значит, Мурмамад тоже ничего не сказал», — обрадовался Абдулахаб.

— Ну что ж, — поднялся из-за стола капитан. — Скажите ему, что передам их в таком случае органам национальной безопасности Афганистана. Там быстрее разберутся, кто они и что делали на берегу речки. Хотя вполне вероятно, что приходили за золотом, а когда их обнаружили, охранники ухлопали казначея, чтобы он не выдал место захоронения. Ничего, все равно найдем.

Абдулахаб с трудом сдерживал рвущуюся из груди радость; лучшего он и не ждал; главное, их отправят к своим, а там он сумеет выкрутиться, вплоть до того, что попросится на службу сарбазом или царандоем. Разыщет Земфиру и… Он даже в мыслях прерывал свою мечту, боясь, как бы не разгадали ее. А придет время, он и до этого золотишка, что на берегу, доберется. Только бы обрести свободу…

Переводчик перевел слова капитана. Абдулахаб благодарно приложил к груди руку:

— Да ниспошлет вам Аллах милость и благоденствие.

8

Самолет приземлился во львовском аэропорту уже вечером. Какой это был вечер! И небо здесь совсем другое — не желтое, как там, над горами, а лазоревое, и облака, разбросанные у восточного горизонта, — небольшие, аккуратные, как клочки лебяжьего пуха, и воздух напоен таким ароматом, что голова кружится.

Днем прошел дождь (лето здесь тоже не то что в Афганистане — с частыми дождями и грозами), и земля еще парила, источая медвяные запахи благоухающих цветов и деревьев.

Михаил вышел из самолета, остановился, очарованный красотой родного края; все ему казалось милым и незабвенным, дорогим и близким, лучше которого нет и не может быть ничего на свете. Полгода он не был здесь, а как соскучился! Быстрее захотелось увидеть дом, где родился и вырос, двор с тополями, где играл с мальчишками, мать, Лилиту. Вот удивятся они и обрадуются! Телеграмму он не стал давать, захотелось без предупреждения явиться и посмотреть, что у них происходит, какая черная кошка пробежала между ними. И так, считал он, будет лучше: реальнее покажется обстановка и оценить ее будет легче, без предвзятости.

Из аэропорта в город шли автобусы, но Михаил нашел такси, чтобы не таскаться с чемоданами. Хотя для себя он взял самое необходимое: штатский костюм, тройку рубашек, туфли, вещей набралось два чемодана — подарки матери и Лилите. Только бы не случилось худшее… Он отгонял эту мысль, а она вертелась рядом, словно рассерженная оса, и жалила в самое больное место. Он все простит Лилите: и редкие в последнее время письма, и ссору с матерью, и даже если она незаслуженно обидела мать, — но одного не простит… Нет, не пойдет на это Лилита, просто у него болезненно разыгралось воображение, навеянное неприятностями по службе, письмом матери. Да и с чего он взял, что Лилита нашла другого? «Видимо, я ошиблась в своем выборе, Лилита оказалась не такой, какой представилась вначале…» — это еще ни о чем не говорит…

Такой вывод и там, в гарнизоне, и здесь, когда он был почти дома, успокоил его и поднял настроение. Он восторгался зеленью крон проносившегося мимо леса, словоохотливо рассказывал шоферу, из какого пекла вырвался, расспрашивал о жизни города, урожае, ценах на рынке.

К дому подъехали, когда во дворе было уже сумеречно — коробки серых многоэтажных зданий затеняли свет уходящего за горизонт солнца.

Михаил расплатился с шофером, поблагодарил за быструю езду и, подхватив чемоданы, зашагал к подъезду. Обратил внимание, что двор пуст — теперь мальчишки лето проводят на природе, в пионерских лагерях, на даче, а когда рос он, было не до лагерей: мать зарабатывала не так уж много, чтобы ему бездельничать целое лето, вот и помогал он ей — то газеты продавал, то почту разносил. Заработок невелик — пятьдесят-шестьдесят рублей в месяц, но к материным ста двадцати добавок приличный; о даче же они и не мечтали…

У соседнего подъезда на лавочке сидели старухи, увидели военного, зашушукались, наверное, кто-то из них узнал Михаила; он поздоровался кивком и поднялся на третий этаж, где была их квартира. На звонок отозвались сразу — он услышал шаги и узнал — материны. Дверь открылась, и мать, растерянная и обрадованная, обняла его за шею, стала целовать. А из глаз текли слезы.

— Ты чего это? — пожурил ее Михаил. — Я приехал, а ты в слезы. Или не рада? — Он поставил в прихожей чемоданы, посмотрел на дверь одной комнаты, другой — в которой поселила мать Лилиту, он не знал. Ни та, ни другая не открылись.

Мать будто не заметила его взгляда, щелкнула выключателем и открыла дверь меньшей комнаты. Из нее дохнуло дорогими французскими духами, на спинке стула он увидел легкое цветастое платье жены, купленное накануне поездки к матери. Кровать была не заправлена — белое пикейное покрывало наброшено небрежно, словно Лилита куда-то торопилась.

— Или у меня разместишься? А я на диване, на кухне.

— А где она? — кивнул Михаил на кровать.

Мать пожала плечами:

— Сказала, что пошла к подруге, на день рождения. Где они отыскали друг друга? Прямо кошка драная: брови выщипаны, ресницы налеплены, на губах и щеках — в палец штукатурки. Ни кожи, ни рожи. Зато одевается — все заграничное. Папа, говорит, во внешторге работает. Вот и спарились. — Мать помолчала, обдумывая, видимо, все говорить сейчас или подождать.

А у Михаила сердце уже сжалось от ревности, он понял: то, что рассказала мать, только цветочки. Ах, как ему хотелось, чтобы он ошибся, он еще на что-то надеялся, и взглядом попросил мать продолжить.

— Частенько твоя женушка стала вечерами разгуливать и являться поздновато. А было, что и не ночевала, говорит, у подруги родители на дачу уехали, а она одна боится, уговорила.

— Может, так оно и было? — неуверенно заступился за жену Михаил — пока из сказанного матерью он ничего не услышал предосудительного: дружба с богатой и модной подружкой, у которой отец служит во внешторге, вечерние прогулки, ночевка — ну и что? В обществе сверстницы ей, конечно же, интереснее, чем со старомодной и сварливой свекровью.

— Так, да не так! — категорично возразила мать. — Под хмельком стала домой заявляться твоя… наша любезная Лилита. А несколько дней назад письмецо я у нее обнаружила. Написала, да, видно, подзабыла захватить. Подружке своей. Ругай не ругай, а я распечатала и прочитала. Пишет: «Эличка, ты зря на меня рассердилась. Твой чувак, — слово-то какое выбрала, а может, и вправду чувак, — нисколько меня не интересует, и я отшила его в тот же вечер. Уж лучше Жорик, чем твой Рамик…»

— Хватит! — оборвал Михаил мать. Лицо у него горело, как от безжалостных постыдных пощечин, кровь клокотала в груди, обжигая сердце, которому было тесно, и оно билось, рвалось наружу. И Михаилу хотелось бежать из этой ставшей вдруг душной квартиры, бежать, не останавливаясь, куда глаза глядят… Нет, прежде надо увидеть Лилиту, эту подлую комедиантку, которая так бессовестно одурачила их, прикинувшись чуть ли не ангелом, невинным, целомудренным существом. Увидеть и сказать одно-единственное слово, которого она заслуживает.