Противопоставляя не подготовленному к действиям Северному обществу решительных южан, Трубецкой, по его собственным словам, просил отпустить его назад в 4-й корпус, ибо «там если быть чему-нибудь, то будет».

Давая это показание, Трубецкой пытался убедить следствие, что не желал начальствовать над петербургскими заговорщиками. Слова о 4-м корпусе «были мною произнесены единственно с намерением отделаться от бывшего мне тягостным участия под каким-нибудь благовидным предлогом. – Надежды предпринять что-либо в 4-м корпусе я иметь не мог, потому что в оном общество не распространено», – так 15 февраля Трубецкой конкретизировал свое первоначальное показание.

Следователи, видимо, удовлетворились этими разъяснениями, и о 4-м корпусе Трубецкого некоторое время не спрашивали. Однако уже в конце следствия, 8 апреля 1826 года, показания на эту тему дал Рылеев. По словам поэта, князь, вернувшись из Киева, рассказывал ему и Оболенскому, «что дела Южного общества в самом хорошем положении, что корпуса князя Щербатова и генерала Рота (генерал-лейтенант Л. О. Рот командовал 3-м пехотным корпусом, в состав которого входил Черниговский пехотный полк. – О.К.) совершенно готовы».

Свидетельство Рылеева Трубецкому предъявили 4 мая, и он начал его отчаянно опровергать: «Корпуса князя Щербатова я не называл, и если Рылеев и к[нязь] Оболенский приняли, что я в числе готовых корпусов для исполнения намерения Южного общества полагал и 4-й пехотный, то они ошиблись; а мне сказать это было бы непростительным хвастовством, которое не могло бы мне удаться, ибо если бы они спросили у меня, кто члены в 4-м корпусе, то таковой вопрос оказал бы, что я солгал».

Формально Трубецкой был прав. За все время пребывания на юге он не принял в общество ни одного нового члена. Сергей Муравьев показывал, что Трубецкой не выполнил его просьбу «стараться о приобретении членов в 4-м корпусе».

Вообще же к концу 1825 года в войсках 4-го корпуса служили всего четверо причастных к заговору офицеров. Все они попали в тайное общество помимо Трубецкого; после подавления восстания никто из них не понес серьезного наказания.

6 мая 1826 года на очной ставке между Трубецким и Рылеевым, следователи, в частности, выясняли, говорил или не говорил Трубецкой о своих надеждах на 4-й корпус. И князь вынужден был признать справедливость показания поэта.

Вся история с показаниями Трубецкого о 4-м корпусе загадочна лишь на первый взгляд. Объяснение ей можно найти в следственном деле майора Вятского полка Николая Лорера – одного из самых близких к Пестелю заговорщиков. Хорошо ориентировавшийся в делах тайного общества Лорер показывал: «Тайное общество имело всегда в виду и поставляло главной целью обращать и принимать в члены… людей значащих, как-то: полковых командиров и генералов, и потому поручено было князю Трубецкому или он сам обещался узнать образ мыслей князя Щербатова и тогда принять его в общество»[343].

«Кажется, что главная роль Трубецкого заключалась в соответствующем воздействии на высшее командование корпуса. При благоприятном стечении событий в его руках могли оказаться все войска корпуса. Это обстоятельство, можно предполагать, заставляло держаться его возможно осторожнее», – считает Н. Ф. Лавров, биограф Трубецкого[344].

Руководители же Васильковской управы, скорее всего, просто не знали о подобных «приготовлениях» Трубецкого.

Судя по всему, в декабре 1825 года основные политические интересы Трубецкого на самом деле лежали вне столицы. Главной задачей, которую ставил себе диктатор перед решающим днем, могла быть задача длительной дестабилизации ситуации в Петербурге. Тем самым перед его сторонниками в 1-й армии открывалась возможность начать решительные действия. Поэтому идея вывода войск за город была не столь уж фантастической: чем дальше войска отошли бы от столицы, чем дольше с ними вели бы переговоры – тем больше времени продолжался бы паралич центральной власти.

* * *

Утром 23 декабря Следственная комиссия заслушала показания корнета Кавалергардского полка Петра Свистунова, арестованного в ночь с 20 на 21 декабря в Москве. Свистунов, между прочим, утверждал: Трубецкой просил «письмо от него отвезти» в Москву, «г[енерал]-м[айору] Орлову».

Допрошенный в тот же день, Трубецкой подтвердил показания Свистунова: «Я написал письмо к г[енерал]-м[айору] Орлову, в котором я уговаривал его, чтоб он приехал; я чувствовал, что я не имею духу действовать к погибели, и боялся, что власти не имею уже, чтоб остановить, надеялся, что, если он приедет, то он сию власть иметь будет». Иными словами, Трубецкой убеждал следователей, что Орлов был нужен ему постольку, поскольку своим авторитетом мог остановить начинавшийся военный мятеж.

Но долго настаивать на этой версии Трубецкой не смог. Свистунов, оповещенный о содержании письма, сообщил следствию, что «Трубецкой говорил Орлову, чтоб приехал в Петербург немедля, что войска, конечно, будут в неустройстве и что нужно воспользоваться первым признаком оного… что происшествие, конечно, будет, и желательно бы было, чтоб он ускорил своим приездом».

Трубецкой был вынужден изменить показания и утверждал 15 февраля 1826 года: Орлова он просил приехать в столицу, поскольку «что здесь будет, то будет, причем все равно, как и без него».

Суммируя эти показания, можно сказать, что полковник Трубецкой приглашал генерал-майора Орлова приехать в Петербург и возглавить восстание.

Генерал-майор Михаил Орлов был хорошо известен в гвардии и армии. Известен прежде всего блестящим прошлым: герой Отечественной войны, в 1814 году он подписал акт о капитуляции Парижа, затем выполнял дипломатические поручения в Скандинавии. В 1818 году он получил должность начальника штаба 4-го пехотного корпуса 1-й армии, с 1820 по 1823 год командовал 16-й пехотной дивизией. В дивизии Орлов – практически сразу же после назначения – стал солдатским кумиром. Он отменил в дивизии телесные наказания, отдал под суд тиранивших солдат офицеров, организовал при полках ланкастерские школы. Орлов был заговорщиком «со стажем»: руководил Кишиневской управой Союза благоденствия и разрабатывал планы военной революции под своим собственным руководством.

Трубецкой был знаком с Орловым; они познакомились в начале 1825 года в Киеве. Однако их общение ограничивалось только светскими визитами; бесед о тайном обществе они между собой никогда не вели. «Я с Орловым во все время пребывания его в Киеве в мою бытность ничего об обществе не говорил», – показывал Трубецкой.

Орлов подтверждал эти показания: «В 1825 году приехал Трубецкой, и как он стал часто меня посещать, то я, привыкший к пытке и к обороне, думал, что он тоже станет меня склонять к вступлению в общество. Но он ничегоне говорил, кромео общих предметах, и это меня немало удивило».

У Трубецкого были веские причины не заводить конспиративных бесед с Орловым: северный руководитель знал, что генерал испытывал острую ненависть к Сергею Муравьеву-Апостолу, его старшему брату Матвею, а также к подпоручику Бестужеву-Рюмину. И ненависть эта была взаимной. «У Трубецкого вскоре поселились почти без выхода Сергей и Матвей Муравьевы с Бестужевым. Всякий раз, что я приеду, то они обыкновенно встанут и выйдут в другую комнату, делая только самую необходимую вежливость не мне, а мундиру моему», – показывал Орлов на следствии[345].