Когда Куркуас вернулся в Константинополь, он обнаружил, что император стал бледной тенью себя прежнего. Роману, проведшему на троне больше десятка лет, теперь было за семьдесят, и силы покинули его. Большая часть его энергии была растрачена на внутренние и внешние войны, и каждая новая схватка обходилась ему все дороже. Знать оставалась такой же жадной, как и обычно, постоянно пытаясь вырываться за пределы, которые он ей поставил, а его земельные законы оказалось почти невозможно провести в жизнь. Возможно, он бы еще смог собраться с силами, но весной 944 года его любимый сын умер, и Роман погрузился в глубочайшее отчаяние.

Император всегда чувствовал себя неловко из-за притеснений, которым он подвергал законного Константина VII, и теперь чувство вины снедало его. Конечно, у него были и другие сыновья, но Роман с болезненной ясностью понимал, насколько они бесполезны. Взращенные в роскоши императорских дворцов, обладающие властью и привилегиями, они были избалованными, уже получившими титулы и полностью развращенными. Когда талантливый Иоанн Куркуас прибыл в Константинополь, сыновья надоедали своему усталому отцу, пока тот не заменил его родственником по имени Панферий — человеком, чье имя[146], к несчастью, было более значительным, чем его способности. Будь он более молод, Роман не позволил бы такому произойти, но после нескольких военных провалов он понял, что его испорченным сыновьям нельзя оставлять империю в наследство. Собравшись с последними силами, престарелый император составил новое завещание, официально назвав своим наследником полузабытого Константина VII.

Решение императора, лишавшее наследства его собственную семью, поразило современников, но Романа терзали мысли о его грехах, и в последние годы он не мог обрести душевного мира. По мере того, как слабело его тело, и приближалась смерть, мимолетные радости мирской власти уже не оправдывали мук совести. Он легко разделался с законной династией и навязал империи свое жадное семейство. Возможно, теперь, восстановив должное положение дел, он сможет обрести некоторое утешение для больной совести.

Когда его воля была обнародована за пять дней до Рождества 944 года, сыновья Романа пришли в ужас. Они годами дурно обращались с Константином VII, и мысль о том, что он обретет власть, была для них слишком жуткой, чтобы ничего не предпринимать. Эта неожиданная перемена статуса убедила их, что следует действовать быстро, если они хотят избежать неминуемого отстранения от двора. Вскоре Роман был схвачен и отправлен (как некоторые подозревают, в какой-то мере добровольно) в монастырь на Принцевых островах[147] в Мраморном море. Жители Константинополя, впрочем, не намеревались позволять править собой еще кому-то из Лакапинов. Роман достаточно устраивал их — его сочетание спокойной дипломатии и военной силы проявилось как раз вовремя, чтобы вывести империю из-под болгарской угрозы — но несмотря на все свои способности, он все же был узурпатором, и у его склочных сыновей не было никакого права наследовать ему.

Во время правления Романа Константин VII, ведомый инстинктом выживания, никогда не предпринимал ни малейших усилий добиться реальной власти, молчаливо позволяя Роману все больше отодвигать себя на задний план. Когда его имя было нужно, чтобы придать чему-то дополнительный вес, он добровольно выезжал к толпе, чтобы помахать ей рукой или поставить свою подпись на документе; он никогда не выказывал ни малейшего проявления честолюбия. Впрочем, во время тех долгих лет, что он провел в тени, случилось нечто неожиданное. Никто уже не помнил — или не желал помнить, — что он появился на свет как незаконнорожденный сын отца, чье собственное происхождение стояло под большим вопросом. Серьезный маленький мальчик, который столько лет без единого слова жалобы жил во дворце сиротой в окружении огромной враждебной семьи, вызывал к себе явное сочувствие. Константин VII был «багрянородным» — титул, на который не мог претендовать ни один из надменных Лакапинов, — а в его жилах текла истинная кровь Македонской династии. Презираемые сыновья Романа оскорбляли законного наследника достаточно долго, и жители столицы не желали больше потворствовать им. Когда престарелый Роман отошел от власти, Константин VII внезапно обнаружил, что стал необычайно популярным. За несколько дней распространился слух, что его жизнь находится в опасности, и разъяренная толпа заставила братьев Лакапинов неохотно признать его в качестве старшего императора.

Константин VII, которому в то время исполнился тридцать один год, показал себя способным на решительные действия, хотя до того никто бы не смог заподозрить в нем таких качеств. Когда спустя всего несколько дней после провозглашения его старшим императором доведенные до отчаяния братья Лакапины составили заговор, чтобы свергнуть его, он нанес удар первым, застав их врасплох на торжественном обеде и отправив в ссылку вслед за отцом. Некоторых из оставшихся их родственников схватили и кастрировали, но император не поддался желанию устроить кровавую бойню или выдвинуть обвинения против семьи, что помыкала им так долго. Роман правил справедливо — и Константин VII был достаточно умен, чтобы не позволить своей обиде ослепить себя настолько, чтобы не последовать его примеру. Земельная политика Романа была продолжена, аристократию держали под надзором, и прежние законы остались в неприкосновенности. Константин разительно разошелся со своим предшественником только в том, что касалось поддержки семьи Фоки — давних врагов Лакапинов.

Чтобы заместить недавно скончавшегося Иоанна Куркуаса в качестве командующего восточными армиями империи, Константин VII избрал даже более яркую личность — Никифора Фоку, молодого племянника того человека, у которого Роман Лакапин вырвал трон многие годы назад. Никифор был грубым и неотесанным, он не обладал даже зачатками такта или вкуса, но империя не видывала полководца подобного таланта с тех времен, когда более четырехсот лет назад Велизарий был отправлен громить варваров. За четыре года похода Никифор и его талантливый племянник Иоанн Цимисхий сломили могущественного сирийского эмира Сейфа аль-Даула, захватив города на Евфрате и даже достигнув Антиохии.[148] Перепуганным мусульманским армиям на сирийских границах он вскоре стал известен как «бледная смерть сарацинов», и арабские войска бежали с поля битвы при первых слухах о том, что он выступил в поход.

Поднятая своей новообретенной силой, империя воспрянула и обрела надежду на лучшее. Когда мадьяры вторглись во Фракию, надеясь, что Византия слишком занята на распадающейся сирийской границе, имперская армия одержала над ними сокрушительную победу, полностью уничтожив злосчастных налетчиков. Сановники и послы, от халифа Кордовы и до венценосных особ Европы, стекались в Константинополь, где их ослепляли широта эрудиции императора и роскошь его двора. Во время приемов во дворце под названием «Зал девятнадцати лож», гости могли отобедать лежа, в старинной римской манере, лицезрея при этом такие чудеса, как золотые блюда, нагруженные фруктами, что неожиданно спускались с потолка. Вино из хитро замаскированных емкостей разбрызгивалось фонтанами или струилось по резным статуям и колоннам, а механические часы на главном форуме города завершали демонстрацию имперской мощи. Получивший хорошее образование, обладавший талантами художника и писателя, Константин VII настолько ошеломил русскую регентшу, княгиню Ольгу, что она обратилась в христианство, заронив семена православия в земле, что однажды назовет себя Третьим Римом.