Завладев бесценным клочком, лежавшим в кармане у Вадима, Крутов покинул расположение русских войск. Хотел сразу ехать на Север, но очутился в эпицентре военных действий, попал в германский плен и до восемнадцатого года сидел в концлагере. Перенес брюшной тиф, чуть концы не отдал, выдюжил. Заброшенный судьбой в Париж, он, не выпуская из памяти вожделенный ящик, стал собирать деньги с доверчивых белоэмигрантов…

– Так что же помешало тебе до аэроплана добраться? Чего кота за пипку тянешь?

Крутов засадил третью и вмазал кулаком по столу.

– Не нашел я ничего! Охал дядя, на титьки глядя… Пять гектаров дна в этом проклятущем озере протралил – хоть бы хны! Надул лопарь, что-то не то с картой…

Тут Вадим расхохотался – и репей не помешал.

– Кто из нас дурошлеп? Когда ты в казарме в моих манатках копался, любой бы тугодум допер: идет охота за картой. У меня ведь больше ничего путного с собой в крепости не было. А бумажку ту я всегда в кармане носил, для сохранности. Подумал: карман – не швейцарский банк, могут добраться. Я ее и сжег…

– Сжег?!

– Как есть. А вместо нее нарисовал другую. Фальшивку. Стиль Явтысыя скопировать – плевое дело, все равно что малец трехлетний р-рисовал. Эта фальшивка тебе и досталась.

– Ты… ты… – Крутов, уже изрядно захмелевший от выпитого, взбесился, схватил «парабеллум», изладился для выстрела.

Вадим ждал момента и дождался. Выплеснул итальянские помои в ненавистную мордализацию, еще и стаканом запулил. Метил в лоб, но Крутов увернулся, и стакан пролетел у него над маковкой, хряпнувшись о стену пещеры. «Парабеллум» изрыгнул огонь, тренькнул разбитый газовый рожок. Ослепший Крутов вертелся на месте, а Вадим подбежал к двери, рванул на себя.

Дверь не сдвинулась ни на миллиметр. Наверняка какие-то хитрые запоры… Вадим сдернул со стола ополовиненную бутылку, взял ее за горлышко, чтобы жахнуть вражину по чугунку. Теплая граппа потекла по руке, залила портки.

Ба-бах! – бутылку снесло начисто, остался лишь бесполезный осколок, едва умещающийся в кулаке.

– Болван ты стоеросовый! – проговорил Крутов, протирая глаза краем черной мантии. – Я на слух стреляю, могу в темноте сверчка с шестка пулей снять. Куда тебе до меня! Алеша три гроша, шейка – копейка, алтын – голова.

Вынужденный признать поражение, Вадим отошел от двери, по-наполеоновски скрестил руки. Помирать, так с честью!

Повторил то же самое, что слышал от Крутова девятью годами ранее:

– Шмаляй, чего ждешь? Соплежуй…

Крутов, успокоившийся и трезвый, как римский понтифик, убрал пистолет, показал Вадиму на стул.

– Сядь. И слушай сюда. В лямку бы тебя за упрямку, но ты мне нужен… Никогда не поверю, что ты, прежде чем от карты избавиться, наизусть ее не заучил. Ты не из таковских, я тебя сразу распознал… Держи. – Он перевернул листок с фиктивной картой, подсунул его Вадиму вместе с угольной палочкой. – Рисуй на чистой стороне.

– Что рисовать?

– Что-то… То, что помнишь. И без вывертов мне! Чурбану по щелбану, а Ванюхе – оплеуху. Давай!

Вадим взял палочку, почеркал ею уголок бумаги. Крутов попал в точку: конечно, не было смысла уничтожать важный документ, не запомнив содержания. Спасибо Чальму, в голове восстановилось все до мельчайшего штришка. Воспроизвел бы за минуту. Но что потом? Крутов, спровадивший в лучший мир уже многих, не задумываясь, возьмет на душу еще один грех. Продырявит из «парабеллума» и сбросит в прорубь.

Вадим, не отрывая палочки от бумаги, изобразил рожицу, весьма походившую на крутовскую, и с решимостью проговорил:

– Рисовать не стану. Показать покажу. Вместе будем искать.

Крутов почесал заросшую щеку.

– Кхе… Нашлась бабушкина потеря, да что с нею делать теперя?.. Не такой уж ты и простофиля.

– Думай как хочешь. Но без меня тебе аэроплан до китайской пасхи не найти. А скоро сюда прибудет отряд из Мурманска, они тебя живо с насеста сковырнут. Ни мины не помогут, ни проволока с электричеством.

Крутов забеспокоился.

– Ты мне тюльку косяком не гони! Какой отряд?

– Гэпэушный. Так что времени у тебя на все про все – дня три.

Но Олега Аркадьевича взять на понт было нелегко.

– Ты мне условия диктовать будешь? Ха! ГПУ тебя первого кокнет. Принадлежность к империалистической контрразведке скрыл – это раз, – он загнул указательный палец на левой руке. – Из-под ареста сбег – это два, – загнул средний. – Часовых порешил – это три, – загнул безымянный. – Могут еще что-нибудь припаять, но для вышки и этого хватит с лихвой.

– Часовых – не я!

– Свою невиновность вы, Вадим Сергеич, в чрезвычайке будете доказывать. При условии, конечно, что господа чекисты соблаговолят вас выслушать. – Крутов с легкостью переходил с уркаганского стиля на утонченный дворянский. – Любишь медок, люби и холодок.

Ну и на каком, скажите, жаргоне вести диалог с этим гаером?

– А как вы… как ты узнал, что я здесь?

– Тоже мне, теорема Пифагора! Ты же сам давеча ко мне в гости лыжи навострил. В прямом смысле. А у меня по озеру проводки протянуты. Сигнализация, от чересчур надоедливых. Не люблю я тех, кто лезет не спросивши, для них у меня пулемет всегда наготове. Вот и вас приласкал. Гляжу: что-то больно знакомое… Ты, не ты? Уже и вдогонку пустился, но ты так быстро задними полушариями вилял, что не перехватил я тебя, не поспел… Но была бы свинка, будет и щетинка. Надел свои косолапы, пошел к вашему лагерю. Давненько хотел к вам наведаться – с того самого дня, как вы мой покой нарушили. Там тебя и увидел во всей красе.

Чуткий слуховой аппарат Вадима уловил звук, проникший снаружи, из-за скального массива. Медвежье рычание!

– Погоди… Медведь… Тала… он существует? Кто это там сейчас р-рычит?

– Он и рычит. Да ты чего хвост поджал? Он ко мне однажды сунулся, я его из пулемета пугнул, а потом капканы по берегу расставил. С той поры близко не подходит. А мне и хорошо, что он поблизости. Разгуливаю себе в медвежьих шлепанцах, ни у кого подозрений не вызываю.

Каков махинатор! В представлении Вадима концы с концами связались тугим узлом, и стала ясна общая картина. Крутов решил использовать его в своих корыстных целях, для чего подбросил похищенный еще в Осовце жетон в вещмешок. Как подбросил? Через Бугрина? Тот и с Вельзевулом якшаться будет, лишь бы выслужиться… То-то он вечером заявился, словно ждал чего-то. И дыра в вещмешке – откуда? Утром ее не было. Эге, постарались ребята, разыграли, как по нотам. И попали вы, Вадим Сергеич Арсеньев, как кур во щи…

– Обложил ты меня. Факт. Можно сказать, выбора не оставил.

– Аллилуйя! – экстатически воскликнул Олег Аркадьевич. – Дошло. А то ерепенился: не наше дело горшки лепить, наше дело горшки колотить… Теперь согласен?