Посетив первый раз моё жильё и сунув нос во всё, констатировала:

— Отсутствие хрусталя и присутствие книг. Под интеллигентов косите? Муж почему такой красивый? Артист? Точно. Издалека вижу. У меня такой же был. Пьёт? Нет? Скоро начнёт! Гарантирую. Бьёт? Нет? Тоже скоро начнёт. Обещаю.

В центре крыскиной квартиры находились рояль и пожилой муж. На рояле они по очереди играли Шопена, как заяц на барабане.

— Я до этого жила в коммуналке. У меня вообще ничего не было, кроме рояля. Меня все соседи уважали. Всегда останавливались около моей двери, слушали музыку и говорили «Блядь, но с талантами!».

Пожилой муж, приехавший из глубокой провинции, был медицинской номенклатурой и одновременно исцелял нетрадиционным способом.

— Конечно, он меня на тридцать лег старше, но в нём есть своё обаяние. А потом, со мной все спали, а этот женился. Я сама обалдела.

В провинции у пожилого мужа остались жена и дети крыскиного возраста, предавшие его анафеме. Исцелив кого-то из распределяющих жильё, он и поселился в нашем доме. Крыска обожала салонные вечера. Она созывала пожилых сотрудников мужа и устраивала «встречу с прекрасным». Играла на рояле в немыслимом для здравого ума туалете и заставляла знакомых графоманов читать стихи и прозу. Всё это кончалось приёмом больших доз и исполнением какого-нибудь «танго смерти».

Крыска считала себя писательницей и пробовала практически все жанры. Это было столь чудовищно, что я никак не могла никуда её порекомендовать. На её фоне даже незатейливая Даша Волкова выглядела Ахматовой. (Впрочем, Даша написала в этой жизни одну хорошую строчку: «Всё на свете нам дано в день, когда уже не просим») Наша с Дашей жизнь будоражила Крыску. Она давала ключи от квартиры в обмен на рассказы о любовных интригах. Закончилось это в секунду, когда Крыска сказала: «Мне пора вступить в Союз писателей. Пусть твой А. меня примет».

У меня был роман с А., часть которого происходила в крыскиных интерьерах, но мысль о конвертации любовных историй в социальный капитал мне в голову никогда не приходила.

— Ну так пойди, отдай ему тексты. Если они ему понравятся, он даст тебе рекомендацию.

— Так делают только дуры вроде тебя. Мы пойдём не таким путём. Я приду и скажу: «Вы, мил человек, занимались любовью с одной дамой на моей девичьей постели, и если вы не примете меня в Союз писателей, то это может дойти до вашей жены».

Однажды мы с ней зашли в ЦДЛ, сели за столик, и я поздоровалась со знакомым, сидящим на другом конце зала.

— Это же сам В.! Ты с ним знакома? — зашептала Крыска.

— Ну и что? — удивилась я.

— Да я с октябрятского возраста мечтаю с ним переспать! — застонала она. Меня это удивило, мне было столько не выпить, чтоб увидеть в В. мужчину, но о вкусах не спорят. — Познакомь меня.

Я помахала В. и сказала, что сейчас мы пересядем к нему. Он был не против и начал расспрашивать об общих знакомых.

— Хочу вам представить приятельницу, влюблённую в вас с октябрятского возраста, — смягчила я акценты. Он скользнул по Крыске вялым взором и продолжил обсуждение знакомых.

— Могла бы я вас где-нибудь увидеть? — сказала Крыска с такой требовательной интонацией, что человеку сразу хотелось сбежать, даже если бы она была Мерилин Монро.

— Право, не знаю. Я очень занят, — обронил он.

— А чем конкретно вы так заняты завтра? — интонация её всё больше и больше бронзовела.

— В одиннадцать утра я иду в бассейн… — попытался отмотаться В.

— Какой бассейн? Какой сектор? Я приду к вам, — предупредила Крыска совсем уже голосом каменного гостя, пришедшего за Дон Жуаном.

В. испуганно попрощался и убежал.

— Ты же плавать не умеешь, — вспомнила я.

— Зато у меня есть шикарный купальник.

Не знаю, что уж она делала с В. в воде, но на следующий день Инна, несущая мне хлеб, застала её вместе с ним у лифта.

Через час Крыска ворвалась ко мне с отчётом о проделанной работе.

— Ужасно. Он не потянул. Сначала всё было хорошо: я надела вечернее платье с блёстками, подала ему обед из четырёх блюд. Потом я играла на рояле. Потом я показала ему, как я могу стоять на голове. Потом я подарила ему свою книжку о женском счастье. Потом я читала ему свою новую повесть. Потом я стала ждать, что он кинется срывать с меня одежду, но он поблагодарил и ушёл. Он понял, что я для него слишком сложна и одарённа…

В следующий раз, когда ей удалось затащить в квартиру приглянувшийся в ЦДЛ объект, я строго ее проинструктировала: никаких вечерних платьев и салонных радостей, а захочешь покормить, сделай это после. Но через некоторое время Крыска вбежала в истерике, называя меня сволочью.

— Я всё сделала, как ты сказала, я засмеялась русалочьим смехом и сообщила, что мне надо в ванную. Когда я вышла, он сбежал, забыв зонтик.

— А сколько ты была в ванной?

— Ну, не больше получаса. Надо же было толком вымыться.

Однако наш альянс прогорел именно тогда, когда у неё получилось. Я мирно кормила семью обедом, когда зазвонил телефон.

— Слушай сюда, — надрывно сказала Крыска. — Сейчас мой муж придёт бить тебе морду.

— В каком смысле? — удивилась я.

— В физическом. Только что он застукал меня под своим заместителем.

— А при чём тут я? — недоумевала я.

— Я сказала ему, что это ты оказываешь на меня такое плохое влияние.

Крыскин муж через минуту ворвался, но Саша принял удар на себя, и, произнеся шекспировский монолог, пожилой целитель пошёл менять квартиру. Ровно через неделю они выехали на противоположный конец Москвы, подальше от моего дурного влияния.

Так или иначе, мы жили в Ясеневе и выглядели завидно счастливой семьёй. Дети пропадали в лесу, без ограничений «это нельзя, туда не ходи, то не трогай». Они создали компанию «индейцев» своего возраста, сшили обмундирование из кожи и меха и, уносясь с собаками и улюлюканьем в лес, строили вигвамы и вели в них достойную жизнь.

Я очень боялась методов воспитания своей мамы, и делала всё наоборот. Мои принципы были: «Ты можешь брать всё, что тебе нужно для игры. Ты можешь делать всё, кроме опасного для жизни и здоровья. У тебя всё получится». Это шокировало окружающих родителей, дружба с моими сыновьями считалась опасной — «им всё разрешают». Единственная газета, которую я выписывала, называлась «Досуг в Москве». Два раза в неделю, под нытьё и сопротивление волокла сыновей в центр: на выставку, в кино или в театр. Ругали меня все — и дети, и муж, и знакомые. «Пятилетним детям нельзя показывать Феллини и Тарковского!» — говорили мне. Про всех пятилетних не скажу, моим было можно. Я понимала, что ребёнок — это сад, и он плодоносит в зависимости от того, что посадишь и как ухаживаешь.

Дети писали стихи, гениальничали, получили разрешение разрисовать обои в детской диплодоками и игуанодонами и сделали это в совершенстве. Перед первым классом они переживали период страстного увлечения палеонтологией, собирали статьи, перерисовывали праящеров, заставляли меня искать литературу по библиотекам и букинистическим. Когда пришли в музей палеонтологии, экскурсоводша была потрясена: «Ваши маленькие мальчики провели меня по всему зданию и рассказали мне обо всех экспонатах с датами и географическими точками находок. Это странно, потому что музей только что открыли. Наверное, вы или муж палеонтологи? Не упустите детей, им прямая дорога в науку».