как продвигалась его научная карьера — он особенно интересно рассказывал о всяких командировках. О странах, в которых бывал, и городах, о существовании которых Тоня слышала давно, в школе на уроках географии. Лавр рассказывал, как после смерти жены он решил научиться готовить и пошёл в настоящую кулинарную школу — особенно удачно, по его словам, у него получалась запечённая индейка, фаршированная каштанами. Лавр жаловался, что блюдо это вкусное, но каштаны для него страшно неудобно, долго и трудоёмко чистить.

Тоня каштанов никогда не встречала. Точнее, в деревне, где Тоня родилась и выросла, каштаны не водились, а в усеянной каштанами Москве она на деревья внимания не обращала. Да и если бы обратила — рассказать и объяснить, как какое называется, Тоне было некому. Лавр пообещал, что если по пути им встретится каштановое дерево, он обязательно Тоне покажет его забавные колючие плоды. Хотя вероятность этого Лавр про себя оценивал как незначительную, в конце концов, в начале июня каштаны в Москве ещё только цвели.

Потом он вспомнил своих сусликов и рассказал Тоне, как впервые ездил к ним в экспедицию — знакомиться и начинать изучать. Это был смешной рассказ. Когда Лавр говорил о жене, голос его становился тише, когда о дочках — наоборот, громче. Говоря о них, он начинал смеяться и выглядел даже моложе, и Тоня смотрела на него с завистью и думала, что если бы хоть кто-нибудь в жизни её так любил, как бы счастлива она была…

Когда они наконец дошли до центральной площади парка, он как раз рассказал Тоне, как однажды на большую премию за своё связанное с сусликами открытие взял и уехал в Африку! В Кению. Надо было, конечно, на эти деньги сделать ремонт на даче, но Лавр решил, что дача как-нибудь подождёт, а вот в Африку он мечтал попасть с раннего детства. Открыв рот, Тоня слушала, что в Кении, оказывается, есть место «Поместье Жирафов», такой ужасно красивый отель в пригороде Найроби, который стоит в центре жирафьего заповедника, и там жирафов настоящих можно кормить, гладить и обнимать.

— И вот, выхожу я в свой первый день к завтраку, сажусь за стол, раскрываю газету, а тут в окно жираф заглядывает и булочку у меня с тарелки — раз! И утащил.

Лавр хихикнул, а Тоня закрыла глаза и попыталась представить себе эту сцену. Она видела жирафов только по телевизору, даже до зоопарка никогда не доходила. Ей вдруг очень захотелось, чтобы жираф с её тарелки тоже булочку утащил. Но вокруг были вымершие Сокольники, а в Сокольниках жирафы не водились. Тоня вздохнула.

Вдруг Лавр остановился. Тоня с тревогой посмотрела сначала на него, а потом достала пистолет и начала лихорадочно озираться по сторонам.

— Что, что случилось? — На всякий случай Тоня говорила шепотом.

— Прислушайтесь.

Тоня прислушалась: мёртвую тишину парка нарушало едва слышное тарахтение, как будто совсем недалеко от них работал маленький моторчик.

— Что это может быть?

Лавр с удвоенным энтузиазмом покатил мотоцикл в сторону звука.

— Я, кажется, знаю, что это! Тоня, идёмте быстрее!

Они прошли площадь и вышли к небольшому парку аттракционов. В отличие от тихих аллей, по которым они только что брели, здесь практически вся земля была завалена трупами. Лавр остановился, чтобы оглядеться и перевести дыхание.

— Трупы есть, а заражённых — нет. Полагаю, когда добыча закончилась, они ушли исследовать другие части парка.

— Было бы здорово их не встретить!

Лавр кивнул. Да, это было бы идеально. Они прошли ещё пару метров, прежде чем он издал радостный, но сдавленный стон и остановился.

— Тоня, а как эту штуку зафиксировать, чтобы она не упала?

Тоня поставила мотоцикл на подножку, и в ту же секунду Лавр схватил её за руку и повёл в узкую аллею рядом с парком аттракционов. Здесь, прямо напротив входа, стояла повозка с мороженым. Холодильник был подключён к маленькому генератору — это его звук они слышали. Судя по нему, топливо в генераторе кончалось, но со своей задачей он ещё справлялся — в тележке было нерастаявшее мороженое.

— Мне кажется, мы заслужили. Что вы думаете?

Тоня потрясённо кивнула. Она ожидала чего угодно, но мороженое? Лавр тем временем встал за прилавок, поднял прозрачную стеклянную крышку и начал ловко раскладывать мороженое в картонный стаканчик.

— Держите! Ванильное, клубничное и моё любимое — фисташковое!

Тоня молча взяла мороженое. Они сели на скамейку и начали есть, и это было лучшим мороженым, которое Тоня ела в своей жизни. Следующие десять минут прошли в тишине. Наконец Лавр встал, выбросил пустой стаканчик в стоящую рядом урну и снова сел рядом с Тоней на скамейку.

— Думаю, прежде чем двигаться дальше, нам стоит позволить себе добавку.

Это был не вопрос, а утверждение, и Тоня совершенно не собиралась с ним спорить. Ей хотелось попробовать и другие вкусы, особенно соблазнительным выглядело шоколадное. Лавр на секунду задумался, а затем повернулся к ней.

— И моя покойная жена, и мои дети, да, кажется, все мои друзья тоже, все всегда мне говорили: «Лавр, ты очень много говоришь и очень мало слушаешь». И они были правы, это, действительно, мой важный, если не сказать главный, недостаток, — он сделал паузу и пристально посмотрел на Тоню. — Тоня, расскажите мне о себе. Как вы стали конвоиром? Почему вы вдруг решили выбрать именно эту профессию? Мне правда интересно.

Вопрос застал Тоню врасплох. Прежде никто особенно не интересовался её жизнью. Формальные вопросы — в школе, учебке или на работе — это да, конечно, а вот так взять и спросить по-человечески… Неожиданно на глаза навернулись слёзы. Лавр заволновался, но Тоня махнула рукой:

— Всё в порядке, пройдёт. Это от удивления, наверное.

Но слёзы не уходили. Тоня давно не плакала вот так горько, при ком-то — в автозаке в начале их знакомства не считалось, потому что Лавр ещё тогда не стал для Тони кем-то. Последний раз, кажется, она позволила себе так расплакаться где-то в далёком детстве, но с тех пор — ни разу. Она должна была быть сильной, «кроме Тони, о Тоне никто не позаботится». Но сейчас, сидя в мёртвом парке и держа в руках стаканчик, в котором таяло самое вкусное мороженое в её жизни, Тоня рыдала.

Лавр сначала не очень понял, что ему делать, а потом тихонько снова спросил, можно ли Тоню обнять, и она кивнула. Ей стало легче, и она начала рассказывать. Плакать Тоня всё равно не перестала, но слёзы теперь были не такие горькие.

Тоня родилась в деревне Закалтус — «это примерно два часа от Улан-Удэ, на автобусе подольше». Как и большинство городов и деревень Бурятии, Закалтус сочетал в себе два качества: невероятную красоту и запредельную бедность. Тоня росла с матерью, отца посадили, когда ей был всего год, и она его не помнила. Знала только, что он мечтал о сыне, даже имя выбрал — Антон — в честь друга лучшего, который его от смерти в ночь штурма Грозного спас. Хотел сына, а родилась Тоня. Антонина. Отец пожарным работал и пил. Мать с Тоней дома сидела и тоже пила. Когда не хватало денег на водку, они вместе гнали самогон из картошки, которой в огороде росло немыслимое количество и которая составляла основу рациона Тони примерно лет до восемнадцати, когда она наконец смогла уехать.

— Не помню отца совсем. Когда мне год был, они с матерью напились как-то сильно… Мне потом эту историю мент наш местный рассказал. Ну, напились, и отец вспомнил, что сосед наш, дядя Слава, его на прошлой неделе «пустым местом» назвал. Вспомнил отец, значит, слова эти, взял топор и пошёл. Мать даже