Любовь моя к ней значительно остыла, но она всегда умела ловко раздуть пепел и разжечь потухший огонь. Я уже открыл ее отношения с Эйленгофом, но на мои упреки она отвечала, что настоящая любовь не может сосредоточиваться на одном человеке, что ей нужна свобода, как солнечным лучам, которые нельзя заставить блистать только в одном месте и которые согревают землю везде, куда ни попадают.

* * *

Последние годы Эйленгоф много путешествовал и часто отсутствовал по месяцам. Однажды он вернулся очень озабоченный и просил оказать ему большую услугу; я охотно оказал ему свое содействие, так как очень любил этого веселого и остроумного товарища. Тогда он сообщил мне, что ожидает гостя с очень важным поручением и просил дать ему отдельную комнату; кроме того, я должен был дать обещание не разговаривать с этим незнакомцем и вообще ни во что не вмешиваться. Я согласился на все, но, очень заинтересованный, издали наблюдал за ним. Ночью я увидел, как приехали трое, из которых один казался очень больным, так как его поддерживали в седле; спутники его при помощи Бертрама отнесли в назначенную ему комнату и заперлись с ним.

Час спустя Эйленгоф пришел ко мне.

— Возможно, — сказал он, — что я на несколько дней уеду. Разрешите, пожалуйста, больному отдохнуть здесь некоторое время. Слуга его будет ухаживать за ним, он никого не обеспокоит.

Я согласился, но из любопытства следил за своими гостями. Мне не удавалось ничего уловить из их разговора, но позднее я видел, что из замка вышли два человека, и, хотя лица были закрыты плащами, но один своей походкой напоминал Эйленгофа, а другой, высокий и худой, казался молодым.

В продолжение трех суток в комнате, занятой больным и его слугой, не слышно было никакого движения; тогда я решился взглянуть, что там творится. Я постучал, но никто не ответил; я толкнул дверь, и она без усилия отворилась.

Комната была пуста, занавеси у постели задернуты, а слуги и след простыл. Еще более заинтригованный, я откинул тяжелые занавеси и с криком ужаса отшатнулся: там был распростерт мертвый друг мой Эйленгоф.

Что это значило? Где больной и его слуга? Опомнившись немного от изумления, я внимательно рассмотрел труп и убедился, что это был не Бертрам, но человек, чрезвычайно похожий на него. Была лишь маленькая разница: так, мертвый казался несколько старше, черты его были резче, волосы короче; но только внимательный наблюдатель мог различить эту разницу. Слуга исчез. Эйленгоф, вероятно, уехал с молодым незнакомцем, а больной, столь походивший на моего друга, был покинут. Но кто же он, откуда? Какая родственная связь была у него с Бертрамом? Все тайна. Еще раз я тщательно осмотрел труп и его вещи; одежда была простая и без метки, на шее трупа ни креста, ни амулета; только на одном плече был странный знак, как бы от раскаленного железа. Итак, я не получил никакого указания, но был уверен, что Эйленгоф отправился занять место умершего незнакомца. Я спрашивал Розу, но она ничего не сказала. Не знала она или не хотела говорить? Будущее должно было все мне открыть.

Оставшись один в замке со своей подругой, я возобновил прежнюю жизнь. Прошли многие месяцы, а Бертрам не появлялся; вдруг я заметил, что Роза производит по всему дому тщательные расследования. Она ощупывала и исследовала стены, рассматривала каждую доску, каждое углубление. Недовольный и удивленный, я строго спросил, что она разыскивает с такой настойчивостью. Она пристально, испытующе взглянула на меня.

— Разве ты, в самом деле, не знаешь, что рассказывают в округе об исчезновении твоей матери?

Я вздрогнул, так как никогда никого не спрашивал, какая участь постигла мою мать, но мог ли я сомневаться, что она была трагической?

— Ну! Что же ты знаешь о ее исчезновении? — спросил я.

— Ничего определенного, но вот что предполагают. Тебе было полтора года, когда у тебя родился брат; отец твой, будучи еще в ту пору общительным, хотел торжественно отпраздновать крестины и пригласил все окрестное дворянство. Сама я не видела всего этого, но тетка рассказывала, что праздник был великолепный. Хотя мать твоя только что встала после родов — с церемонией спешили вследствие предстоявшего отъезда отца твоего по делам, — но она была прелестна и носила туалет, приведший в бешенство всех дам. Парчовое платье ее было так густо вышито жемчугом и разными драгоценными камнями, что ей тяжело было носить его; головной убор из золотой парчи весь сверкал бриллиантами.

До этих пор все ясно; но тут начинается тайна. Граф Фульк фон Рабенау, младший брат моего мужа, присутствовал при крещении, и говорят, что отец твой застал его в своей спальне, когда тот обнимал твою мать около колыбели новорожденного. Граф Гуго, обезумев от ревности, придумал мщение вроде того, к какому прибегал его прадед, и чуть не выставил за дверь всех приглашенных, перепуганных его страшным видом.

Никто не знает, что дальше произошло, но матери твоей больше не видели, даже ее спальня исчезла. Фулька не могли найти несколько дней, к великому горю его жены, больной после рождения Лотаря; затем он появился, неизвестно откуда; но с тех пор никогда не видали улыбки на его лице. Жена простила его, и они до самой смерти графа прожили в добром согласии; вся любовь Фулька сосредоточилась на единственном сыне. Это тот самый Лотарь, который стал таким красивым молодым человеком и искателем приключений. Понял ты теперь, что я ищу комнату твоей матери и в то же время думаю найти бывшие на ней драгоценности?

Я ничего не ответил и переменил разговор, а затем тайком от Розы, сам занялся расследованием. Одно указание старого Христофора навело меня на верный путь, и я открыл вход в исчезнувшую комнату; главная дверь была заделана, и я не тронул ее, но оказался потайной вход искусно скрытый в стене. Забыл ли отец о нем или думал, что никто не найдет его?

С сильно бьющимся сердцем вошел я однажды утром в комнату, где родился. Лучи восходящего солнца едва проникали сквозь пыльные и затянутые паутиной стекла и освещали предметы розовым матовым светом.

Комната была довольно большая и прежде роскошно меблирована, но теперь все поблекло и покрылось толстым слоем пыли. В глубине стояла на возвышении большая кровать с гербами под балдахином из голубой, вышитой серебром парчи; в ногах постели была колыбель, а на ступенях лежала распростертая человеческая фигура. Белокурые волосы рассыпались вокруг головы; платье из тяжелой шелковой материи указывало, что существо это была женщина.

С минуту я стоял в глубокой задумчивости. Я понял, что сделало отца таким мрачным и диким; он потерял страстно любимую женщину и привязался к золоту, как к единственному своему сокровищу. Я, ребенок убитой женщины, отомстил за нее, подвергнув убийцу ужасной смерти.

Отогнав все эти мысли, я принялся рассматривать: колыбель была пуста, младенца или, лучше сказать, его трупа не оказалось. Значит, он исчез живым; вероятно, граф фон Рабенау, чудесным образом спасшись из этой комнаты, унес его. Но что он с ним сделал?

Я подошел к трупу матери и стряхнул немного покрывавшую его пыль. Рассмотреть черты было невозможно, это был скелет, с черной, как пергамент, кожей, который затрещал под моими пальцами, как мешок с костями. Одни камни не потеряли своего блеска. Я подумал, что неблагоразумно оставлять тут эти сокровища. Нужны ли мертвой эти украшения? Нет, они служили бы издевательством над ее прахом. Но звать Розу было бы неосторожно, и я решил действовать один.