— Ты думаешь, так будет лучше?

— Конечно. Так есть у тебя пять минут?

Мать обречено вздыхает. Она тоже яркая брюнетка, только загар у матери мягче, светлее, и губы полные, а не тонкие, как у него. Но все равно мать и сын очень похожи. Выглядит она очень молодо, заметил это еще в больнице. Следит за собой, очень следит. А готовить вот не умеет.

— Я сам порежу овощи в салат. Дай, пожалуйста, нож.

Берет со стола огурец. Мать дает нож, садится на табуретку. Они на кухне, скоро придет Коля.

— Твой муж, часом, не выпивает?

— С чего ты взял?

— Так. Ты не рада, что я зашел… мама?

— Отчего же? Рада. Но ты ведь уже взрослый мальчик…

— А у тебя своя жизнь. Понятно. Значит, я все-таки заставил тебя рассказать историю своего рождения?

— Господи, ты опять об этом!

— Ты же знаешь, что со мной случилось. — Он режет огурцы в салатницу: чик, чик, чик. Ножик острый. Может, ее муж и выпивает, но ножи в доме в порядке. — Я ничего так и не вспомнил. Помоги мне, мама.

— Да-да. Хорошо, — кивает она, потом спохватывается: — А котлеты-то! Котлеты!

Кидается к плите, быстренько переворачивает их, потом рассеянно говорит:

— Да, на растительном масле как-то получше.

— Значит, я выпытал у тебя историю своего рождения, а дальше? Что было дальше?

— Дальше? — Она в ужасе, хватается руками за щеки. — Ваня, но зачем?

— Я что-то ужасное от тебя хотел?

— Да, — шепчет она. — Согласие на эксгумацию.

— На эксгумацию? Твое согласие? Но кого? Кого я хотел… выкопать?

— Его…

— Мама…

— Какая глупая, совершенно глупая мысль! Ведь я же тебе поклялась: я своими руками, — она вытянула руки вперед, растопырила пальцы, на ногтях свежий маникюр, очень красиво, — вот этими руками его похоронила.

— Кого, мама?

— Твоего брата.

— Да что ты такое говоришь?! Какого брата?!

— Ваня, не надо так кричать… Ты же знаешь: я родила в семнадцать лет. Никакого УЗИ тогда еще не было, но у меня был такой огромный живот! Такой огромный! Ты себе даже не представляешь! Ах, да. Зоя. Близнецы ведь рождаются по наследству. То есть когда есть кто-то в роду… Но это не у нас. У него, — каким-то особым голосом сказала Инна Александровна. И передернулась от отвращения. — Я не хотела ребенка. То есть… Извини.

— Я понимаю.

— Что ты можешь понимать! Какие тогда были времена! Это сейчас… Всеобщая распущенность… А тогда… Словом, сначала хотела оставить ребенка в роддоме. Как меня все уговаривали! Как уговаривали! Медсестры, главврач… Все… Я мучилась, очень долго мучилась. Семнадцать лет. Когда врач-гинеколог понял, что самой мне не родить, решил делать кесарево. Тогда еще не часто оперировали, и был большой риск. Я помню только, как сделали укол в вену. Очнулась, живот огнем горит. И тут же: «У тебя двойня!» Мне сразу плохо, чувствую, что нянечка так жалостливо на меня смотрит. Я говорю: «Что?» А она: «Милая, ты только не переживай. Один мальчик-то твой умер. Пуповиной удушило». Не переживай! И тут я подумала, что это судьба так распорядилась. Одного возьму. Не откажусь. Но все равно было плохо. Может быть, рано в семнадцать лет просыпаться инстинкту материнства? — усмехнулась Инна Александровна.

— А… тот, второй? Ребенок?

— А… Ребенок… Мальчик… Заказали маленький гробик. Отнесли на кладбище. Я поплакала, конечно. Похоронили.

— И я, услышав эту историю, попросил у тебя разрешение на эксгумацию?

— Согласие.

— Согласие, да. Согласие.

— Попросил, — как-то вяло согласилась Инна Александров на. — Но я тебе клянусь, что своими руками…

Раздался звонок в дверь.

— Коля! — вздрогнула Инна Александровна. И ему торопливо: — Я тебя прошу. Прошу. Не надо об этом при Коле. Умоляю. Не надо больше.

— Ты подпишешь бумагу? — только спросил он.

— Подпишу, подпишу. Хочешь убедиться — убедись сам. Глупости какие-то, право.

Она менялась на глазах, становилась какой-то томной, жеманной. И, приложив палец к губам:

— При Коле ни-ни. Не вздумай.

Он со вздохом подошел к плите, перевернул котлеты. К Зое бы ее, на курсы кулинаров. Снова взял нож, стал резать помидоры в салат. Мужчина, вошедший в прихожую, говорил раскатисто и слишком уж громко. Нет, Коля не был пьян в стельку. Так, чутьчуть. Для храбрости, наверное, принял. Красивая ведь женщина -Колина жена — и неглупая. Должность опять же неплохую занимает. Такой надо уметь соответствовать. Или выпивать понемногу до иллюзии, что соответствуешь.

— О! Да у нас гости! А что ж один, Иван?

— Дети в деревни у бабушки с дедушкой. — Уловил, что мать едва заметно поморщилась. Бабушка!

— Инночка, ну, с гостем надо бы принять. Святое.

— Сейчас, сейчас, — тут же засуетилась мать.

— Спасибо, я не пью. И жарко.

— Ну! Жарко!

Отчим все время подмигивал и был неестественно оживлен. Он понял вдруг: ведь пасынок тоже при должности, следователем в прокуратуре.

— А вы где работаете? — спросил.

— Ваня! — тут же одернула мать. А что он такого сказал? Ах, да! Должен был помнить. Но — не помнит.

— В ПАХе мы, — кашлянул отчим. — Гайки крутим.

— Что ж. Всякий труд… То есть я хотел сказать, как там с зарплатой? Нормально?

— Ваня! — снова жалобно вскрикнула мать.

— Извините. Бога ради, извините. Я, пожалуй, пойду. Зоя ждет. Пойду. Я зайду к тебе завтра на работу, мама. По нашему делу.

Удерживать его никто не стал. Странная это вещь: женское счастье. Застит глаза, да так, что не сморгнешь. Вот ведь криво все через него, неправильно. И люди другие, и жизнь. Неужели она не видит, какой на самом деле этот ее Коля? Не видит.

Он понял, почему бывал здесь так редко. Если вообще бывал. Не оттого, что не хотел делить мать с другим мужчиной. Просто очень хорошо понимал отчима Колю, ведь сам охотно пользовался женской любовью. А подобное себе наблюдать не слишком приятно. Дать бы Коле в морду, по-прежнему, по-мукаевски, да…

Не о том надо думать. Завтра оформит все бумаги и пойдет на кладбище. Гнусность какая! Но пойдет. Зачем-то ему это было надо. И сейчас надо.

Ближе к полудню

Да, именно к полудню он уладил все необходимые формальности. Зоя, услышав об эксгумации, только руками всплеснула:

— Ой, Ванечка, да зачем?

— Затем, что я не верю своей матери, — отрезал он.