— Не злись…

— Нет-нет, я не злюсь…

За тридцать восемь лет, проведенных вместе, Горбачев так и не нашел для Раисы Максимовны ни одного интимного имени или словечка; ласкаться друг к другу в их семье было не принято.

Иногда, очень редко, он звал ее Захарка — давным-давно, еще студентами, они были в Третьяковской галерее, где она долго стояла перед картиной Венецианова; ему казалось, что именно в этот день их любовь стала настоящей страстью.

Стол был накрыт в соседней комнате. Здесь же по стойке смирно застыл официант — в бабочке и с салфеткой на согнутой руке.

— Хорошо живете, — бросил Горбачев, увидев бутылку коньяка.

Официант пододвинул кресло Горбачеву и только после этого помог сесть Раисе Максимовне.

— Салат Михаилу Сергеевичу!

— Погоди, а огурчики соленые есть? Чтоб из бочки?

— Сейчас выясню, — официант наклонил голову и ловко поднял бутылку «Юбилейного». — Вы позволите, товарищ Президент?

Горбачев кивнул головой.

— Я, Михаил Сергеевич, хочу показать тебе одно письмо, — тихо начала Раиса Максимовна, — из Бахчисарая. Сегодня передали из Фонда культуры. Помнишь, был бахчисарайский фонтан? Представь себе, его больше нет.

— А куда он делся? — Горбачев поднял рюмку. — Сперли, что ли?

Официант налил в бокал первой леди немного красного вина.

— Там, Михаил Сергеевич, перебои с водой, — пояснила Раиса Максимовна. — Фонтан есть. Нет воды.

— Погоди, это тот фонтан, где Гоголь плакал?

— Ой, там все плакали, Михаил Сергеевич. Иностранцы тоже: «Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы…»

— У них что, у блядей этих, воды на слезы не хватает?! — взорвался Горбачев. — Ты сделай так… — Горбачев внимательно посмотрел на официанта. — Найди начальника моей охраны, пусть Губенко, министр культуры, проверит эти факты и включит воду. Понял? Про огурцы не забудь.

— Вы свободны, — кивнула Раиса Максимовна. Обращаясь к прислуге, она не говорила, а как бы роняла слова.

Официант вышел.

— Давай!

— За тебя, родной. Возьми салат.

Горбачев мгновенно опрокинул рюмку.

— Салат, говоришь…

Раиса Максимовна чуть-чуть пригубила вино:

— Ну, что этот? Наш… «неуклюжий»?

Имя «Ельцин» в их семье не произносилось. Раиса Максимовна нашла другие слова: «неуклюжий лидер».

Горбачев запихивал в себя салат. Он всегда ел неряшливо, крошки летели во все стороны, а куски капусты, которую он не успевал проглотить, падали обратно в тарелку.

— Шапошников, стервец, подвел. Предал Шапошников.

— И он тоже?..

— Ну… вот!

— Ты посмотри, а? Все предают! Черняев книгу написал про Форос, «Известия» опубликовали. Пишет, что я Болдину доверяла самое интимное…

— Что доверяла?

— Не знаю, что… Яковлев Александр… интервью за интервью дает, одно хуже другого, Шеварднадзе…

— Эдик — да, окончательно раскрылся, — Горбачев махнул рукой. — Болен самолюбием, сам рвется в Президенты, в Кремль, это Сталин, просто маленький Сталин, хотя, если я рядом, рта не открывает, боится. Яковлев тщеславен, как баба, открыто предать не может… и не знает, как к Ельцину сбежать. Я, короче, неплохую комбинацию разработал, но Шапошников, вижу, не готов. Тогда мы с Вадимом Бакатиным быстро отыграли назад, но пришлось, я скажу, с царьком нашим… с Горохом… встретиться. Поговорили крупно. Но ничего, ты знаешь, нормальный был разговор. Я не ожидал. Твое здоровье, — Горбачев налил себе рюмку. — Как, скажи, твое здоровье?

— Скажу, скажу, ты не спеши; интрига, значит, не получилась?

Она вдруг взглянула на Горбачева так, будто сейчас, в эту минуту, решалась ее судьба.

Горбачев отставил салат:

— Нет интриги, нет. Я — только прощупывал. Короче говоря, мы сейчас продолжаем то, чего уже много наделали. А вообще Ельцин изнурен, причем стратегически изнурен, от него все чего-то ждут, а что делать, а что делать, он не знает, поэтому и пьет, собака, по-черному. А они, бурбулисы его, тоже не знают, дергаются, подбрасывают ему подозрения или чушь откровенную — они ж идиоты, опыта нет!

— Ты что-то задумал, Миша?

— Естественно, — Горбачев ел жадно, по-ребячьему и говорил с набитым ртом, — Союзный договор, конфедерация республик в любом количестве: пять, десять, пятнадцать… — кто подпишет… тот и подпишет, какая мне разница, я ж все равно у них Президент. И не ждать Россию! Потом присоединится! Главное, чтоб больше двух, остальные республики — подтянем. Если больше двух, я — Президент. Договор не пойдет под откос, вот увидишь! Нурсултан подпишет, Каримов, киргизы и туркмены подпишут (они у нас что угодно подпишут), Тер-Петросян подпишет, они ж христиане, вокруг мусульманский мир, зачем им изоляция? Гамсахурдиа — заставим, Вадим говорит, он там предал кого-то и с тех пор связан с органами, — то есть проблема, по большому счету, только в России.

— А Украина?

— Погоди, погоди с Украиной, — Горбачев взялся за свежие огурцы, — в мире как? Есть федерации, которые на самом деле конфедерации. Материала в моем распоряжении было очень много. И Ельцин, я так понял, не отказывается, хотя ваньку — валяет!

На Госсовете Снегур хотел нам впаять: Президента страны не то выбирают, не то назначают парламенты суверенных государств.

Иначе, мол, ничего не получится. Тут я разозлился: быть куклой, свадебным генералом, чтоб каждый ноги вытирал о Президента СССР, — на это идти нельзя! Я сказал о своей приверженности. Для меня возврата быть не может, иначе — политический тупик. Мы сдуру заложили много бомб, если так пойдет, то запутаем быстренько весь процесс; в стране должен быть полномочный и властный глава государства с мандатом от всех народов.

Гляжу на Ельцина: рожу отворотил, но молчит. Уломал все-таки: Президент избирается гражданами всех суверенных государств — членов нового Союза. Как проводить выборы в самих государствах, пусть каждый решает как хочет. Можно через народ, можно через выборщиков… скажем, сто лучших людей… аксакалы или еще кто… выбирают главу своей республики. Ельцин дернулся: это хорошо, говорит, через выборщиков, как в Америке. Представляешь?! Наш самородок… уральский… понятия не имеет, как Америка избирает Президента!

Дальше — пошло-поехало. Ельцин настаивает, чтоб парламент был бы однопалатный. Я круто против. Я ж опять, получается, марионетка!

Хорошо, говорю, от Туркменистана будет пятьдесят депутатов и от России — пятьдесят. «Что?!!» — взревел Ельцин. — «А ты думай, что выносишь, думай!..»

Сдался. Но 29-го все-таки подпишем… Должны подписать! Новый договор — новое государство. Горбачев показал и еще покажет! Он же трус, этот Ельцин, удар не держит. Остается Кравчук. Но тут не сложно. Кравчук деньги любит, не успел в Президенты пролезть — купил дачу в Швейцарии. Трубин, прокурор, идет ко мне: Михаил Сергеевич, что делать-то будем? Звоню Кравчуку: «Эй, нэзалежный, с ума сошел? Может, у тебя там и прописка есть?» Он в слезы: «Михаил Сергеич, то ж не дача, то ж хатынка… нызенька-нызенька…»