А после с непрерывными боями дошли до границ Курской области.

В самом конце февраля 1943 года меня забрали в ИПТАП.

– Каковы были критерии для отбора в ИПТАПы? Чем истребительно-противотанковые полки отличались от обычных артиллерийских полков? Какова была структура вашего полка и его вооружение?

– Отбирали в ИПТАПы артиллеристов с боевым опытом, проявивших себя в предыдущих боях с хорошей стороны, только коммунистов и комсомольцев. Но, например, полк, в котором я воевал в конце войны, был сформирован из новобранцев, в основном 1925 года рождения, ранее «не нюхавших пороха». Других критериев отбора я не знаю. Никто в анкеты не смотрел, репрессированных или раскулаченных среди родни не выискивал. Попал я в истребители танков после довольно своеобразной истории, которая вам покажется неправдоподобной, но, к сожалению, имевшей место в моей фронтовой судьбе.

В феврале 1943 года батарея застряла в курском селе из-за неисправности двух машин. Я не спал до этого двое суток. Завалился спать на полу в ближайшей избе, вдруг меня будит мой комвзвода Малышев и спрашивает: «Полицая поймали. Что с ним делать? Шлепнуть или в штаб передать? Местные жители хотят его казнить». Единственное, что я успел сказать спросонья, это: «Лейтенант, иди ты к черту, делай, что хочешь, только дай поспать». Через пару минут автоматная очередь во дворе. Вышел из дома – на снегу полицай убитый и толпа селян вперемешку с моими бойцами. Крестьяне кричат: «Собаке – собачья смерть», – да рассказывают, какой гадиной был убитый немецкий пособник. Прошла неделя, и тут вызывает меня к себе на допрос уполномоченный особого отдела полка и начинает выяснять обстоятельства происшедшего в деревне события. Рассказал, как было дело, особист, дружелюбно улыбаясь мне, пожал руку и пожелал боевых успехов. А еще через неделю вызывают меня в штаб дивизии. Взял коня у стрелкового комбата. Приехал в штаб, расположенный в здании сельской школы. Подходит ко мне капитан-юрист и властно командует: «Следуйте за мной!» Заводит в класс, а там… – заседание дивизионного трибунала! Сидят три тыловых дармоеда и, не слушая моих объяснений, обвиняют в самосуде над гражданским человеком, переспрашивают вопросы из протокола особиста и минут через десять объявляют, что трибунал удаляется на совещание. Возвращаются, и председатель зачитывает приговор: «Восемь лет заключения». Я взбесился: «За что?!». А он дальше монотонным голосом продолжает читать по бумажке: «Если в боях за социалистическую Родину будут проявлены мужество и героизм, приговор может быть пересмотрен и смягчен, по представлению командования». И никаких слов о замене срока штрафным батальоном или о том, что исполнение приговора отложено до конца войны, вообще ничего больше! Развернулись и вышли из комнаты. Я еще сидел там два часа и ждал, когда придут конвоиры, сорвут петлицы, заберут ремни и пистолет. Никого… Что делать – не знаю. Вышел, сел на своего коня и спокойно беспрепятственно вернулся на батарею. На душе муторно, вот думаю, сволота чекистская! Вас бы на передовую, особисты хреновы! Пришел командир дивизиона, я ему пересказал, что случилось, он в ответ говорит: «Воюй и не думай об этой ерунде, попробуем разобраться». Другой бы на моем месте, наверное, или бы дезертировал, или бы к немцам перебежал… Но я еврей, коммунист, патриот, и слово «Родина» для меня не пустой звук. Мне подобный выбор не подходил. А еще через две недели по телефону приказ – сдать командование батареей и прибыть в штаб дивизии. Тут я был уже точно уверен, что маршрут один – в Сибирь, в лагеря. Старшина батареи собрал для меня продукты в вещмешок. Простился с боевыми товарищами, все свои «трофеи» друзьям раздал и пошел пешком в штаб. Нас там собрали, пятерых артиллерийских командиров, и предложили служить в истребительно-противотанковых частях РГК. Отказов не было. А что дальше с моим «уголовным» делом стало, я не знаю. При демобилизации в моем личном деле не было никаких трибунальских документов. А попасть в штафбат я не боялся, я и так всю свою войну провел в частях под названием «Ствол длинный – жизнь короткая». Какая разница, где погибать?! Давайте вернемся к вашему вопросу.

Я попал в отдельный 1660-й ИПТАП, под командованием прекрасного человека и смелого офицера подполковника Ивана Васильевича Черняка.

Полк состоял из пяти батарей. В ИПТАПах не было разделения на дивизионы, но встречались истребительно-противотанковые полки шестибатарейного состава, причем среди них могла быть одна батарея «сорокапяток», одна – гаубичная и одна, оснащенная пушками ЗИС-2. Наш полк был вооружен только пушками ЗИС-3, прозванные в армии длинным словом – «семидесятишестимиллиметровки».

В батарее было четыре пушки, перевозимые на «студебеккерах». Два огневых взвода, по две пушки каждый. В расчетах по семь человек. Взвод управления состоял из отделения разведки (командир и 6 разведчиков), отделения связи (командир, два радиста и пять связистов-телефонистов), отделение материально-технического обеспечения и боепитания (старшина, водители и свой арт. мастер), а взвода боепитания у нас не было. Всего числилось на батарее примерно 60 человек личного состава. На батарею полагалось шесть машин. Все артиллеристы были вооружены карабинами, только разведчики были с автоматами ППШ. На батарею полагалось два ручных пулемета для защиты орудий от немецкой пехоты, но у меня всю войну был еще пулемет «максим» с большим запасом лент, который не раз нас выручал в трудные минуты. А отличий от обычных артполков было немало. Например, мы ходили с пришитой на рукаве эмблемой истребителей танков – две скрещенные пушки на черном фоне. В 1186-м ИПТАПе эту эмблему офицеры носили на каракулевых кубанках. Та же эмблема по трафарету рисовалась на кабинах машин. А вот своей полевой кухни на батарее не было, хотя питание «иптаповцы» получали по усиленной норме. В некоторых батареях таскали с собой противотанковое ружье, но это больше для успокоения, как «последний шанс». У меня было в «заначке» два ящика противотанковых гранат, чтобы, если «умирать, так с музыкой». Стрелковых рот в полках

РГК не было, они находились только в составе бригад.

Все солдаты и офицеры получали двойной денежный оклад, и нам засчитывалась выслуга лет – полтора года – за год в ИПТАПе. За подбитую немецкую технику нам полагались денежные выплаты, но мы все деньги переводили в Фонд обороны.

В отличие от обычных артиллерийских батарей у нас имелось две рации, ведь очень часто полк для прикрытия танкоопасных направлений действовал отдельными батареями на разных участках, и связь со штабом поддерживалась только по рации. Боевая подготовка была построена так, что в каждом расчете было минимум три подготовленных человека, способных заменить наводчика орудия в случае необходимости, ведь потери у нас были чувствительные…

Еще одна существенная деталь. Командир батареи истребителей танков мог по своему усмотрению израсходовать снаряды из НЗ – (12 снарядов на ствол), не испрашивая разрешения командира полка. Наш боекомплект был как минимум двойной —140 снарядов на орудие, в «простых» артчастях он был всегда гораздо меньше. Было всего по тридцать-сорок осколочных снарядов, два ящика картечи, а в основном были бронебойные и подкалиберные. Можно вспомнить еще немало отличительных черт, свойственных только ИПТАПам…