люди ходют? Бачишь? У него ноги мороженые, рваные, он в окопах за тебя гнил, а ты в квартире сидел, на граммофонах играл. У-у, матери твоей, – в глазах его мелькнуло желание ударить Василису по уху, он дернул рукой. Ванда вскрикнула: «Что вы…» Волк не посмел ударить представительного Василису и только ткнул его кулаком в грудь. Бледный Василиса пошатнулся, чувствуя острую боль и тоску в груди от удара острого кулака.

«Вот так революция, – подумал он в своей розовой и аккуратной голове, – хорошенькая революция. Вешать их надо было всех, а теперь поздно…»

– Василько, обувайсь, – ласково обратился волк к гиганту. Тот сел на пружинный матрас и сбросил опорки. Ботинки не налезали на серые, толстые чулки. – Выдай казаку носки, – строго обратился волк к Ванде. Та мгновенно присела к нижнему ящику желтого шкафа и вынула носки. Гигант сбросил серые чулки, показав ступни с красноватыми пальцами и черными изъединами, и натянул носки. С трудом налезли ботинки, шнурок на левом с треском лопнул. Восхищенно, по-детски улыбаясь, гигант затянул обрывки и встал. И тотчас как будто что лопнуло в натянутых отношениях этих странных пятерых человек, шаг за шагом шедших по квартире. Появилась простота. Изуродованный, глянув на ботинки на гиганте, вдруг проворно снял Василисины брюки, висящие на гвоздике, рядом с умывальником. Волк только еще раз подозрительно оглянулся на Василису, – не скажет ли чего, – но Василиса и Ванда ничего не говорили, и лица их были совершенно одинаково белые, с громадными глазами. Спальня стала похожа на уголок магазина готового платья. Изуродованный стоял в одних полосатых, в клочья изодранных подштанниках и рассматривал на свет брюки.

– Дорогая вещь, шевиот… – гнусаво сказал он, присел в синее кресло и стал натягивать. Волк сменил грязную гимнастерку на серый пиджак Василисы, причем вернул Василисе какие-то бумажки со словами: «Якись бумажки, берите, пане, може, нужные». – Со стола взял стеклянные часы в виде глобуса, в котором жирно и черно красовались римские цифры.

Волк натянул шинель, и под шинелью было слышно, как ходили и тикали часы.

– Часы нужная вещь. Без часов – як без рук, – говорил изуродованному волк, все более смягчаясь по отношению к Василисе, – ночью глянуть сколько времени – незаменимая вещь.

Затем все тронулись и пошли обратно через гостиную в кабинет. Василиса и Ванда рядом молча шли позади. В кабинете волк, кося глазами, о чем-то задумался, потом сказал Василисе:

– Вы, пане, дайте нам расписку… (Какая-то дума беспокоила его, он хмурил лоб гармоникой.)

– Как? – шепнул Василиса.

– Расписку, що вы нам вещи выдалы, – пояснил волк, глядя в землю.

Василиса изменился в лице, его щеки порозовели.

– Но как же… Я же… (Он хотел крикнуть: «Как, я же еще и расписку?!» – но у него не вышли эти слова, а вышли другие.) вы… вам надлежит расписаться, так сказать…

– Ой, убить тебе треба, як собаку. У-у, кровопийца… Знаю я, что ты думаешь. Знаю. Ты, як бы твоя власть была, изничтожил бы нас, як насекомых. У-у, вижу я, добром с тобой не сговоришь. Хлопцы, ставь его к стенке. У, як вдарю…

Он рассердился и нервно притиснул Василису к стене, ухватив его рукой за горло, отчего Василиса мгновенно стал красным.

– Ай! – в ужасе вскрикнула Ванда и ухватила за руку волка, – что вы. Помилуйте… Вася, напиши, напиши…

Волк выпустил инженерово горло, и с хрустом в сторону отскочил, как на пружине, воротничок. Василиса и сам не заметил, как оказался сидящим в кресле. Руки его тряслись. Он оторвал от блокнота листок, макнул перо. Настала тишина, и в тишине было слышно, как в кармане волка стучал стеклянный глобус.

– Как же писать? – спросил Василиса слабым, хрипловатым голосом.

Волк задумался, поморгал глазами.

– Пышить… по предписанию штаба сичевого куреня… вещи… вещи… в размере… у целости сдал…

– В разм… – как-то скрипнул Василиса и сейчас же умолк.

– …Сдал при обыске. И претензий нияких не маю. И подпишить…

Тут Василиса собрал остатки последнего духа и спросил, отведя глаза:

– А кому?

Волк подозрительно посмотрел на Василису, но сдержал негодование и только вздохнул.

– Пишить: получив… получили у целости Немоляка (он задумался, посмотрел на урода) …Кирпатый и отаман Ураган.

Василиса, мутно глядя в бумагу, писал под его диктовку. Написав требуемое, вместо подписи поставил дрожащую «Василис», протянул бумагу волку. Тот взял листок и стал в него вглядываться.

В это время далеко на лестнице вверху загремели стеклянные двери, послышались шаги и грянул голос Мышлаевского.

Лицо волка резко изменилось, потемнело. Зашевелились его спутники. Волк стал бурым и тихонько крикнул: «Ша». Он вытащил из кармана браунинг и направил его на Василису, и тот страдальчески улыбнулся. За дверями в коридоре слышались шаги, перекликанья. Потом слышно было, как прогремел болт, крюк, цепь – запирали дверь. Еще пробежали шаги, донесся смех мужчины. После этого стукнула стеклянная дверь, ушли ввысь замирающие шаги, и все стихло. Урод вышел в переднюю, наклонился к двери и прислушался. Когда он вернулся, многозначительно переглянулся с волком, и все, теснясь, стали выходить в переднюю. Там, в передней, гигант пошевелил пальцами в тесноватых ботинках и сказал:

– Холодно буде.

Он надел Василисины галоши.

Волк повернулся к Василисе и заговорил мягким голосом, бегая глазами:

– Вы вот що, пане… Вы молчите, що мы были у вас. Бо як вы накапаете на нас, то вас наши хлопцы вбьють. С квартиры до утра не выходите, за це строго взыскуеться…

– Прощении просим, – сказал провалившийся нос гнилым голосом.

Румяный гигант ничего не сказал, только застенчиво посмотрел на Василису и искоса, радостно – на сияющие галоши. Шли они из двери Василисы по коридору к уличной двери, почему-то приподымаясь на цыпочки, быстро, толкаясь. Прогремели запоры, глянуло темное небо, и Василиса холодными руками запер болты, голова его кружилась, и мгновенно ему показалось, что он видит сон. Тотчас сердце его упало, потом заколотилось часто, часто. В передней рыдала Ванда. Она упала на сундук, стукнулась головой об стену, крупные слезы залили ее лицо.

– Боже! Что же это такое?.. Боже. Боже. Вася… Среди бела дня. Что же это делается?..

Василиса трясся перед ней, как лист, лицо его было искажено.

– Вася, – вскричала Ванда, – ты знаешь… Это никакой не штаб, не полк. Вася! Это были бандиты!

– Я сам, сам понял, – бормотал Василиса, в отчаянии разводя руками.

– Господи! – вскрикнула Ванда. – Нужно бежать скорей, сию минуту, сию минуту заявить, ловить их. Ловить! Царица Небесная! Все вещи. Все! Все! И хоть бы кто-нибудь, кто-нибудь… А?.. – Она затряслась, скатилась с сундука на пол, закрыла лицо руками. Волосы ее разметались, кофточка расстегнулась на спине.

– Куда ж, куда?.. – спрашивал Василиса.

– Боже мой, в штаб, в варту! Заявление подать. Скорей. Что ж это такое?!

Василиса топтался на месте, вдруг кинулся бежать в дверь. Он налетел на стеклянную преграду и поднял грохот.

Все, кроме Шервинского и Елены, толпились в квартире Василисы. Лариосик, бледный, стоял в дверях. Мышлаевский, раздвинув ноги, поглядел на опорки и лохмотья, брошенные неизвестными посетителями, повернулся к Василисе.

– Пиши пропало. Это бандиты. Благодарите Бога, что живы остались. Я, сказать по правде, удивлен, что вы так дешево отделались.

– Боже… что они с нами сделали! – сказала Ванда.

– Они угрожали мне смертью.

– Спасибо, что угрозу не привели в исполнение. Первый раз такую штуку вижу.

– Чисто сделано, – тихонько подтвердил Карась.

– Что же теперь делать?.. – замирая, спросил Василиса. – Бежать жаловаться?.. Куда?.. Ради Бога, Виктор Викторович, посоветуйте.

Мышлаевский крякнул, подумал.

– Никуда я вам жаловаться не советую, – молвил он, – во-первых, их не поймают – раз. – Он загнул длинный палец, – во-вторых…

– Вася, ты помнишь, они сказали, что убьют, если ты заявишь?

– Ну, это вздор, – Мышлаевский нахмурился, – никто не убьет, но, говорю, не поймают их, да и ловить никто не станет, а второе, – он загнул второй палец, – ведь вам придется заявить, что у вас взяли, вы говорите, царские деньги… Нуте-с, вы заявите там в штаб этот ихний или куда там, а они вам, чего доброго, второй обыск устроят.