Посылаю вам чек на десять фунтов стерлингов. Сюда входит ваше недельное жалованье за текущую неделю и дополнительно четырехнедельное жалованье вместо предупреждения. Не трудитесь писать или звонить с целью поблагодарить меня за это. Я вскоре уезжаю на неопределенное время и до самого отъезда буду занят сборами.

С совершенным уважением Руперт Персиваль Риплсмир».

Первым побуждением Криса было рассмеяться над затейливой претенциозностью письма. Следующим — выругаться по поводу пустой болтовни Риплсмира. Следующим — подобно Догберри возблагодарить Бога, что он отделался от этого скота. Эти мысли занимали его, доставляя ему большее или меньшее удовольствие, пока он принимал ванну и, одеваясь, двигался по комнате. Он весело насвистывал. Какое необыкновенное облегчение больше никогда не видеть мистера Риплсмира, больше никогда не быть «дорогим моим», никогда не выслушивать бесконечных жалоб на ужасные поступки лакеев и угрожающее состояние риплсмирских нервов! Несмотря на легкую тревогу за будущее, он был положительно счастлив.

Но за завтраком, состоявшим из чая и хлеба с маргарином, ему пришла в голову другая, менее радостная мысль — мысль настолько естественная, что человеку более практичному она пришла бы в голову прежде всех других. Он сообразил, что, потеряв службу, он тем самым потерял заработок, а значит, и возможность платить за квартиру, за хлеб с маргарином и за все остальное. Крис поспешно подсчитал. Оставалось еще восемь недель до того времени, когда он начнет работать в школе, а у него вместе с чеком мистера Риплсмира было немногим больше одиннадцати фунтов. Одиннадцать на восемь — маловато. Вот если он проживет три недели за счет мистера Чепстона, путешествуя с ним, тогда ему хватит. А если даже он не поедет, ну что ж, ведь умудряются же другие прожить на двадцать семь шиллингов в неделю. Почему бы и Крису не суметь?

Затем он начал беспокоиться. А что, если Чепстон тоже обиделся? Крис начал припоминать, что же, собственно, произошло на обеде у мистера Риплсмира. У него остались только самые туманные воспоминания. Чепстон и Риплсмир, кажется, несли какую-то ахинею и вели себя как двое старых пьяниц и обжор. Ну а что говорил сам Крис? Он смутно припомнил, что они ему очень надоели и — да! — произошел какой-то спор о Боге и о безработице. Больше он ничего не помнил, если не считать того, как он один возвращался домой по холодным ветреным улицам.

Он проглотил еще две таблетки аспирина и снова вернулся к беспокоившим его мыслям.

На новой службе ему предоставлялись квартира и полный пансион плюс небольшое жалованье, выплачиваемое в конце каждого месяца. Если Чепстон не возьмет его с собой в эту каникулярную поездку, ему придется начинать работу в угнетенном настроении и без гроша денег даже на такие необходимые вещи, как зубная паста и мыло. Его башмаки нуждались в починке. Ему придется купить несколько новых воротничков и черный галстук и… Затем возникла новая, еще более ужасная мысль. А что, если он не только лишится дружбы Чепстона, но и не сможет по какой-нибудь причине поступить на это место в школе? Что, если он заболеет? Как тогда быть?

Ему стало страшно. Он почувствовал себя таким жалким, необеспеченным и беспомощным. Если бы только он мог быть уверен, что получит это место, которое казалось таким низким падением, такой жалкой заменой в ожидании чего-нибудь лучшего! Если бы только он был уверен в этом, он больше ни на что не стал бы жаловаться. Где теперь сияющие видения возрожденного мира, счастливые умные люди, жизнерадостно и умело строящие рациональную жизнь? Где его планы и высокие идеалы, ради которых он презрел бесславную обеспеченность совместной жизни с Гвен, что сталось, наконец, с его волей к жизни, с волей к действию, рядом с которыми маленький план мистера Чепстона казался ему столь презренным? Все это исчезло, растворилось в небытии перед лицом подлого страха остаться без работы.

Крис в горести сжимал голову, продолжая отчаянно сражаться с чудовищем — Страхом. После снисходительного презрения к страхам Гвен, после всего, что он говорил о слабости тех, кто поддается страху, — как позорно, как унизительно оказаться самому во власти того же бессмысленного страха.

Он судорожно вскочил, надел пальто и шляпу. Посмотрим, устоит ли Страх перед безмятежным величием египетских скульптур…

Неизвестно, что дало такой удачный результат — успокаивающее ли действие двенадцатой и восемнадцатой династий Древнего Египта или его собственный здравый смысл, но только Крис быстро взял себя в руки. Унылый чертик на пружинке — Страх — был быстро загнан в свою коробочку, и крышка крепко захлопнулась над ним. Крис уже склонялся к тому, чтобы приписать недавнее паническое настроение разлагающему действию совместных возлияний с двумя стареющими кутилами, желавшими вовлечь Господа Бога в свои пьяные излишества. Во всяком случае, в течение следующих суток он достиг состояния почти блаженного покоя и, реализовав чек мистера Риплсмира, начал предвкушать недели, которые он проведет за чтением именно тех книг, какие ему хотелось прочесть.

Может быть, такому настроению отчасти способствовало письмо от мистера Чепстона, начинавшееся выговором за неуместную дерзость и дурацкую болтливость, продолжавшееся двумя страницами советов в духе Полония и завершавшееся сообщением, что поездка состоится, если только Крис потрудится вести себя должным образом. Крис ответил коротко, что, будучи убежденным сторонником бихевиоризма, он не может не вести себя должным образом, и с благодарностью принял приглашение.

Итак, когда через два дня Крис отправился к «Небесным близнецам», настроение у него было бодрое и жизнерадостное. Последнее время у Криса образовалась привычка заходить туда раза два в неделю. По воскресеньям там собиралась вечером небольшая компания девушек и молодых людей. Среди недели бывало два-три человека, а иногда и совсем никого. Анна обычно отсутствовала, когда же она разговаривала с Крисом, его раздражал ее недовольный, почти резкий тон. По-видимому, она принадлежала к числу тех милых романтических старомодных дев, которым нравится таскать за собой целый хвост отвергнутых поклонников, обрекших себя ради нее на пожизненное безбрачие. Раздражение Криса дошло до того, что однажды он спросил Анну, можно ли ему надеяться на ее руку и сердце после смерти ее второго мужа. Анну это не рассмешило.

С Мартой дело обстояло иначе. О, совсем иначе! Она была неизменно дружелюбна, очаровательно дружелюбна, и в тоже время нисколько не кокетничала, как в первый день их знакомства. К несчастью, он почти никогда не оставался с ней наедине, а когда выпадали такие минуты, ими обоими овладевала смехотворная застенчивость и они бессмысленно и бессвязно болтали, не решаясь поглядеть друг другу в глаза. Крис убеждал себя, что такое поведение до крайности нелепо и неразумно. После того как битых два часа ждешь случая поговорить с девушкой наедине, было бы верхом глупости заикаться, запинаться, краснеть и выставлять себя в самом непривлекательном свете. Но чем больше он жаждал поцеловать Марту, тем более трудным казалось ему это сравнительно простое действие и тем больше он поражался легкости и прямо-таки блестящему мастерству, с какими он проделал это однажды в их первую встречу. Иногда он задавался вопросом, догадывается ли Марта, как она волнует его, и действительно ли она держит его на расстоянии, а если так, то кто этому виновник — или виновники. Как только к Марте приближались какие-нибудь молодые люди, — просто удивительно, как часто они это делали и как им это, по-видимому, нравилось, — Крис украдкой следил за ними, точно плохой сыщик, стараясь разобрать, относится ли к ним Марта более снисходительно, чем к нему. Иногда ему казалось, что да, иногда — нет. Положение было мучительное.