Чистота — это центральный мотив в документах и мемуарах основателей Тель-Авива (обратите внимание, сколько раз повторяется это слово в Shkhori 1990:31–54), а построенный по регулярному плану город очевидно противопоставлен густонаселенному кварталу Неве Цедек, «похожему на штетл еврейской диаспоры» (1990:31). Давид Смилянский рассказывает об историческом собрании в Яффе по поводу строительства нового поселения, состоявшемся летом 1906 г.: хотя участники говорили между собой на разных языках, собрание проводилось на иврите, и было принято решение, что в новом городе все протоколы, отчеты, корреспонденция и конторская документация будут вестись только на иврите (1990:25). Так отношения между рамочным языком и подспудным языком оказались дважды отраженными: в диаспоре иврит был подспудным языком в рамках идишской речи, а теперь он стал рамочным, а идиш (особенно дома) оставался внутри него подспудным; и если в Яффе иврит был подспудным языком в рамках нескольких других языков, то в Тель-Авиве он стал официальным рамочным языком города. Образование первого чисто еврейского города в мире (после двухтысячелетнего перерыва) создало территориальную базу для иврита как рамочного языка общества, а впоследствии этот опыт повторили кибуцы.

В 1912 г. новый Комитет языка иврит потребовал, чтобы национальный банк и другие организации общались со своими клиентами исключительно на иврите (Eisenstadt 1967:73); а в 1913 г. Иехоаш сообщал, что официальным языком в Англо-Палестинском банке был исключительно иврит: висело специальное объявление, призывавшее посетителей говорить на иврите, бланки следовало заполнять на иврите и т. д., а один из высших постов занимал бывший учитель иврита Иехуда Гразовский (позднее Гур), работавший над новым словарем иврита (Yehoash 1917,1:171). В Тель-Авиве, пишет Иехоаш, «идиш нечист, как свинина. Для того чтобы говорить на идише на улице, человек должен обладать недюжинным мужеством» (1:158). Его сердце особенно тронули «марраны», которым, чтобы выжить, пришлось принять «веру» Тель-Авива (т. е. иврит), но, когда молодой человек в маспейра (парикмахерской) исчерпал все известные ему ивритские слова и удостоверился, что Иехоаш его не выдаст, он открыл ему страшную тайну на теплом маме лошн (1:162).

Так поговорка эпохи Просвещения: «Будь человеком на улице и евреем дома» превратилась в «Говори на иврите на улице и на своем собственном языке дома». Иврит праздновал триумф в системе жизни. Полное изменение произошло за четыре года существования города!

В ивритском городе происходила и вторая волна разобщения: дети, воспитывавшиеся в школе на иврите. Гимназия Герцлия, одно из первых зданий в городе, исполняла важную функцию: это была не сельская школа для начальных классов, там на высочайшем уровне преподавалась общая культура и язык — все на иврите. Иехоаш, американский идишский поэт, у которого не было интереса поддерживать ивритскую пропаганду, рассказывает о группе учащихся гимназии, которые играли в футбол в Тель-Авиве в 1913 г:

Иврит, на котором они говорили, объединял детей ивритского города. Это означает, что и здесь горизонтальная возрастная страта усвоила новый язык, создав вторую волну разрыва и отделив себя от родителей, появившихся на свет в диаспоре. В странах иммиграции такое не редко: иммигранты первого поколения, не щадя себя, пытаются ассимилироваться, но дети все равно воспринимают их как иммигрантов, не знающих новых обычаев и говорящих на ломаном языке с иностранным акцентом. Тогда дети пытаются дистанцироваться от родителей — и на самом деле исполнить их мечту, т. е. принадлежать новому языку и новой культуре (см., например, «Наверно, это сон» Генри Рота). В данном случае язык и его идеология прививались им в идеалистической школе, которая в том числе учила отвращению к диаспоре, какой она изображена в ивритской литературе.

На самом деле раздел возрастных групп был важным знаком возникновения ишува: если когда-нибудь существовало общество, ориентированное на детей, то это было именно в тот период. В диаспоре хваленая теплота еврейской семьи, отражавшая желание сохранить народ, постоянно находящийся под угрозой, скорее стремилась к продолжению цепи поколений, чем к ее разрыву. Теперь детей в семье чаще было один-два, а не дюжина, и преданность детям трансформировалась в апофеоз новой «здоровой» и «сильной» расы будущего. Это было общество без родителей, а для подраставших детей — без дедушек и бабушек; былое восхищение дедом как источником мудрости перевернулось, и жизнь была переориентирована на утопическое будущее, которое надлежало построить следующему поколению. В ивритских газетах и журналах появлялись специальные колонки о преподавании языка (в них обычно спорили о значениях слов и боролись против «искажений» разговорного языка), а также колонки, печатавшие изречения и языковые изобретения «наших дорогих сабрас [детей, родившихся в Эрец Исраэль]».

Все общество базировалось на идеологии, отсюда авторитет идеологически санкционированных учреждений: школы, молодежных движений, кибуца, подпольной армии. Уверенность в идеологическом верховенстве школы и даваемого ей ивритского знания, центральное положение молодежных движений; интенсивная коллективная деятельность внутри возрастной группы (особенно в жаркой стране с маленькими квартирами, где жизнь вынесена на улицу), а позднее Пальмах (добровольные вооруженные формирования) в кибуцах — все это отделяло возрастную группу молодежи от родителей, укрепляло иврит в качестве языка молодого поколения и создавало новый стиль жизни и новую культуру.

Разнообразная статистика показывает намного более высокий процент ивритоязычных среди родившихся в Израиле или молодежи вообще по сравнению с взрослым населением, и это верно, с некоторыми колебаниями, с 1914 г. до наших дней. Частично это отражает утверждение об идентичности: конечно, ивритские школьники могли говорить на иврите, но даже если они владели им не так уж хорошо или не говорили на нем все время, они не могли позволить себе сказать об этом. Более того, дети действительно создавали свои собственные социальные ячейки и отделились от мира родителей-иммигрантов магическим кругом ивритской речи.

* * *

Однако во время Второй алии большая часть образовательных учреждений в городах вне Тель-Авива все еще функционировали на иностранных языках — до тех пор, пока большая забастовка учителей и учащихся, «языковая война» 1913 г., не нанесла серьезный удар по немецкому образованию. Даже в «ивритоязычных» общинах сообщения о реальной распространенности ивритской речи сильно расходятся и зависят от идеологии очевидца. Бренер, почитаемый литературный авторитет Второй алии, поселившийся в Палестине в 1909 г., высмеивает уровень разговорного иврита, бытовавшего в то время. Например, в повести «Со всех сторон» (1910) персонаж по имени Диаспорин говорит: