— Животной пищи следует избегать.

— Черт, да не ем я животной пищи.

— Еще избегай актрис.

— А как насчет шике?

— Тебе как еврею, изучающему буддизм, не воспрещается употреблять шике. Бен Франклин сказал: «Да простит Господь тех, кто не трахает в зад».

— Ты чокнутый, детка. Ты великий индуист.

— Я прожил жизнь в этом мире и выполнил свой долг перед обществом. Теперь я прошел реинициацию, я дал обет безбрачия и стал как ребенок. Я сосредоточен теперь на том, что приношу себе жертвы на священном внутреннем огне.

— Отпад.

— Чаю воскресения мертвых через переселение душ.

…фонарный столб распродажа силуэт обнаженной девушки номер телефона что это такое я говорю на хинди урду и бенгали какие там шиксы Гора Рашмор Ава Гарднер Соня Хини Анна-Маргрета Ивонн де Карло забастовка Анна-Маргрета Грейс Келли она Авраам Линкольн среди шике…

Так Шаббат проводит свое время, притворяясь, что думает без знаков препинания, — Джеймс Джойс вкручивал нам, что люди думают именно так. Шаббат притворяется, что более (или менее) психически неустойчив, чем чувствует себя на самом деле. Притворяется, что надеется и что не надеется найти Никки с черной точкой на лбу в каком-нибудь подвале, где она торгует всякими сари, или на улице, где она в одежде цыганки разыскивает его. Так шествует Шаббат по городу, где сталкиваются враждебные друг другу злодейство и невинность, честность и мошенничество, уродливое и смешное. Так он и шествует, — карикатура на самого себя и вполне в себе, впитывающий правду и слепой к правде, преследуемый самим собой, вернее, чем-то, что с трудом можно назвать самим собой, — бывший сын, бывший брат, бывший муж, бывший кукловод, не имеющий понятия, кто он сейчас такой и чего хочет: броситься очертя голову в лестничную шахту, на дне которой тела бомжей, или просто сдаться своему желанию больше не жить, или оскорблять, оскорблять, оскорблять, пока на земле не останется никого им не оскорбленного.

По крайней мере, хватило ума не пойти на авеню Си, где он лично раздавал помидоры всем, пришедшим на премьеру. Сейчас там небось какая-нибудь мрачная дыра с индийской кухней. Не пошел он и через Томкинс-парк туда, где когда-то была его мастерская, где они с Рози трахались так долго и яростно, что кровать на колесиках проехала половину расстояния от стены до двери к тому времени, как ему пора было одеваться и бежать обратно, чтобы успеть к возвращению Никки из театра. Очарование тех отношений теперь кажется фантазией двенадцатилетнего мальчика. И тем не менее, это было, с ним и с Розеанной Кавана, только что закончившей Беннингтонский колледж. Когда Никки исчезла, он, невзирая на смятение, слезы, терзания, был счастлив, как только может быть счастлив молодой человек. Дверца открылась, и Никки упорхнула. Эта дикая мечта знакома любому. Хоть бы она исчезла. Хоть бы он исчез. Только для Шаббата эта мечта сбылась.

* * *

Поволокло, бросило вперед, расплющило, взбило, как тесто в мамином миксере. И наконец, вывезло на заднице на берег и оставило ободранным и обожженным болью, протащив по гальке кипящей волной, под которую не успел поднырнуть. Поднявшись на ноги, он не понял, где он собственно, — возможно, в Бельмаре. Но он стал яростно грести на глубину, туда, где мерцала поднятая вверх рука Морти, откуда слышался его зов: «Геркулес! Сюда!» Морти-то попадал в любую волну; оцинкованный нос какого-нибудь катера рассекал воду, а Морти вскакивал на волну верхом, и если был прилив, скользил от буйков до самых мостков. Они, бывало, потешались над мальчиками из Виквайка, Ньюарк. Эти ребята не умели кататься на волнах. Эти еврейские мальчики из Ньюарка все боялись полиомиелита. Они уговаривали родителей разрешить им пойти поплавать в бассейн в парке в Ирвингтоне, покупали билет, и — готово дело — полиомиелит. Так что родители предпочитали возить их на побережье. Евреи из Джерси-Сити ехали в Бельмар, евреи из Ньюарка — в Брэдли. Мы резались с ними в очко. Ребята из Виквайка научили меня играть в очко, а потом я усовершенствовал свое мастерство на флоте. Эти поединки в очко стали легендой в нашей тихой заводи. Удвоить ставку! Ставлю еще пять долларов! А еврейские девочки из Виквайка на пляже Бринли-авеню в своих раздельных купальниках, со своими голыми виквайкскими животами! Он любил, когда они съезжались на лето. Все остальное время до следующего года только и развлечений было, что слушать радио и делать домашние задания. Тишина и уединение. И вдруг начинает что-то происходить, на улицах Осбери не протолкнуться, на пристани в Брэдли по ночам полно молодежи. В День памяти павших спокойная жизнь городка кончалась. Все девчонки Осбери шли в официантки, учащиеся колледжей в очередь выстраивались за работой. Осбери был центром, потом Оушен-фоув, методистское «местечко», где нельзя было ездить на машине по воскресеньям, потом Брэдли. На пляже полно было еврейских девушек со всего Джерси. Эдди Шнир, вор, промышлявший на стоянках, на которого мы с Морти работали, предупреждал: «Не путайтесь с еврейскими девчонками. Приберегите это для шике. Никаких гадостей с еврейскими девушками». А с еврейскими мальчиками из Виквайка, которые, как уже сказано, не в ладах с волнами, мы устраивали соревнования по катанию на волнах, спорили с ними на деньги. Морти всегда выигрывал. Наши дивные последние летние каникулы перед тем, как Морти ушел в армию.

А во время отлива, когда на пляж сползались скрюченные ревматизмом старички, чтобы окунуться в тихо колеблющуюся воду, когда обгоревшие на солнце детишки со своими протекающими ведерками откапывали на мелководье крабов, Морти, его дружки и Шаббат-младший отгораживали себе прямоугольный кусок пляжа, чертили линию, которая делила его пополам, и по трое — по четверо в мокрых трусах играли в «свалку», жестокую пляжную игру, придуманную отчаянными мальчишками с побережья. Когда ты «придурок», ты должен забежать на другую сторону, дотронуться там до кого-нибудь и бежать обратно, пока они тебе руки не выдернули. Если тебя поймают на линии, то твоя команда начинает тянуть тебя к себе, а те — в противоположную сторону. Похоже на пытку на дыбе. «А что, если чужие тебя перетянут?» — спрашивала Дренка. «Валят на землю, держат и насилуют… но не больно». Как Дренка хохотала! Он всегда умел рассмешить Дренку — стоило только рассказать ей, каково это — быть американским мальчишкой, живущим на побережье. Свалка! Песок попадает в глаза, забивается в уши, жжет расцарапанный живот, лезет в трусы. Песок между ягодиц, песок в носу, песок с кровью сплевываешь разбитыми губами, а потом — все хором: «Джеронимо!» — и снова туда, где вода уже спокойная, и можешь лежать себе на спине, сонно покачиваясь, смеясь просто так, без всякой причины, и распевать во всю глотку «оперную арию»: «Тореадор, / на кухне не плюй, / иди в коридор, / и там наблюй!» — а потом, подстегнутый внезапным героическим порывом, ввинчиваешься в толщу воды, чтобы достать до дна океана. Шестнадцать, восемнадцать, двадцать метров глубины. Где же дно? А потом наверх, наверх, глотнуть воздуха, с разрывающимися легкими и зажатой в кулаке пригоршней песка, — показать Морти.

Когда у Морти был выходной — он работал охранником в казино «Вест-Энд», — Микки от него не отходил ни в воде, ни на суше. Уж они давали шороху! И вообще, как это здорово — быть удачливым довоенным парнем и позволять себе ездить верхом на волнах.