Ева поняла всё и сразу. И ещё больше. Коля, оглядевшись, тут же умолк, предоставив говорить Еве, поскольку даже быстрее, чем требовали того обстоятельства, сумел мысленно соизмерить хозяйский статус с фактором собственного случайного пребывания среди этих стен. Разве что едва слышно бормотнул в сторону Ивановой, давая понять, что понимает своё место и лишнего не брякнет:

— Из бывших…

— Прошу…

Дама присела в большущее кресло, середины века так девятнадцатого, решила Ева Александровна: с подлокотниками, подножием и пюпитром для книги. Гостям же указала на диван в углу, обитый полосатым гобеленом, старенький, но всё ещё живой, хоть и скрипнувший отчаянно под весом двух незваных персон.

— Вольтеровское… — робко улыбнулась Ева, уважительно кивнув хозяйке на кресло.

Та удивлённо повела бровью:

— Да, именно так. Вольтеровское. Приятно, что отметили. Хотя не скрою, вы немного меня удивили.

— Александр Андреевич любил отдыхать в нём, да? — Ева решила не терять шанс разговорить старуху и продолжила, пытаясь заинтересовать её, насколько удастся, своим странным визитом. — Как я понимаю, ваш покойный брат предпочитал курить трубку, сидя именно в этом любимом им кресле? — И, протянув руку, провела пальцем по краю подставки для трубок. — Он, вероятно, выбирал длинные чубуки и закладывал не меньше фунта табаку разом, верно?

На этот раз хозяйка удивилась ещё больше и даже не попыталась этого скрыть.

— Так вы… — протянула она, но внезапно умолкла, вглядываясь в лицо незнакомки.

— Изумительная живопись… — Вместо ответа Ева с нескрываемым восторгом окинула взглядом стены, развернувшись сначала вполоборота и неспешно завершив панораму разворотом корпуса обратно. — В лучших традициях русского академизма второй половины девятнадцатого века. Я бы даже сравнила эти работы… — она встала и, приблизившись к двум расположенным по соседству пейзажам, внимательно всмотрелась в них, — с картинами Фёдора Бруни. Или возможно, даже Карла Брюллова, если подобное сравнение не обидит вас, Анна Андреевна. Я уже не говорю о Маковском, — добавила она, переведя взгляд на портрет неизвестного мужчины с бородой, средних лет, с ясными добрыми глазами, в лёгкой парусиновой курточке и светлой летней шляпе.

Тот задумчиво сложил руки на коленях, выразительно глядя вдаль перед собой. При этом кресло, в котором сидел, было явно тем самым, в каком в настоящий момент расположилась Анна Андреевна. Да и вид через оконный проём, краем своим вырисовывавшийся позади и чуть слева от него, никак не изменился. Тем более что и габардиновые шторы в едва ощутимый рубчик оставались ровно теми же, что были изображены на полотне.

На самом деле картины были так себе, вполне любительского письма, слабо выстроены композиционно и довольно эклектичные сюжетно. Было очевидно, что рука художника не привыкла класть, как надлежит то делать мастеру, пускай даже среднего звена. Если не сказать — много ниже. Так… народный Дом культуры, где краски за счёт казны, а угощенье на открытии — в складчину, шапкой. Однако то был не повод, чтобы выложить подобные недружественные соображения принимающей стороне.

Старуха на какое-то время замерла, но тут же взяла себя в руки, обретя прежнее хладнокровие. Впрочем, его хватило лишь на то, чтобы с некоторым трудом сформулировать свой так и не законченный вопрос:

— А вы, собственно, откуда зна-а… — и вновь умолкла, невольно проглотив финал собственной фразы.

Не удивился разве что Николай, заметно ободрённый тем, как развиваются переговорные дела. Он даже позволил себе незаметно покоситься в сторону проживающей, уже не скрывая лёгкого превосходства, поскольку являлся законным сопроводителем доброй белой ведьмы.

— Он выставлялся? — немного осмелев, между тем поинтересовалась Ева Александровна, уже зная, что не выгонят.

— Никогда… — покачала головой Анна Андреевна, — хотя и мог, как вы, вероятно, сами догадываетесь.

— Отчего так? — искренне удивилась Ева и добавила вдогонку своему же удивлению: — Я — Ева, а это, — она кивнула на своего спутника, — Николай. Он помогает мне в одном деле.

Тот с готовностью кивнул, молча привстал и сел обратно, обречённо разведя руками. Так, казалось ему, присутствие в культурном доме отчасти скомпенсирует неловкость конечностей и неумение вставить подходящее слово в интеллигентный разговор равно образованных собеседниц.

— Ева… — повторила хозяйка и, словно встряхнувшись ото сна, поинтересовалась: — Простите, Ева, я всё же хотела бы прояснить для себя несколько вещей, если позволите. И прежде всего, как вы узнали мое имя и… и всё… остальное. Признаться, я в лёгком недоумении, не каждый, знаете ли, день в ваш дом является приятная молодая женщина и вызывает, если не сказать оторопь, то, по крайней мере, изумление сверх всякой меры.

Вместо ответа гостья мило улыбнулась и указала глазами на портрет мужчины в кресле:

— Ведь это он и есть, брат ваш Александр Андреевич, не так ли?

Та кивнула и молча стала ждать продолжения гостьиных слов.

— А когда же он умер, Анна Андреевна?

— В тысяча девятьсот восьмидесятом… — ответила хозяйка, — двадцать восьмого июля.

— Постой! — вскинулся из своего угла Николай. — Так это ж когда ты родилась, Ев! Сама ж вчера говорила, помнишь?!

Это было почти её число, очень близкое. По крайней мере, в свидетельстве о рождении было указано двадцать пятое. Иванова строго посмотрела на водителя, и тот, прикрыв рукой рот, смущённо умолк. Ева же обратилась к хозяйке, просительно разведя руками:

— Вы уж простите моего спутника, Анна Андреевна, за излишнюю горячность. Просто дело, за которым мы к вам напросились, чрезвычайно для меня важно. И боюсь, никто более, кроме вас или ваших близких, не сможет мне в этом помочь. А насчёт меня, прошу вас, не сомневайтесь. Моя фамилия Иванова, я работаю в Музее искусства и живописи, в Москве. — И, помолчав секунду-другую, добавила: — Смотрителем, в третьем зале.

Та чуть заметно повела бровью, приняв прежний облик хладнокровной аристократки, и совсем уже спокойным голосом поинтересовалась:

— Так какое же ваше дело, милая?

Ева Александровна благодарно кивнула и присела рядом с Николаем. Тот чуть-чуть отодвинулся, уступая пространство, и от волнения невольно сжал и разжал кулаки.

— Видите ли… — начала Иванова, — есть все основания полагать, что именно ваш брат, Александр Андреевич, принял роды у моей матери, в результате которых я появилась на свет.

— Интере-е-есно, — задумчиво протянула хозяйка, — продолжайте, прошу вас.

— Так вот, я бы невероятно была признательна, коли удалось бы мне прояснить для себя любую подробность того события. Понимаете, я сирота, и с самого же первого дня — приютская. Далее — полная неизвестность. Тишина. Никаких сведений или же намёков ни от кого, хотя я несколько раз и пыталась вызнать что-либо, что привело бы меня к истине.