в запястья. Он отстранился, не разжимая хватку, и какое-то время пожирал меня безумным взглядом:

— Ты моя.

Я молчала и думала только об одном: если он сию же минуту не продолжит — я закричу.

— Скажи, что ты моя.

Я потянулась к нему, выгнулась навстречу:

— Я твоя.

Сейчас я скажу все, что угодно. Любой бред, любую непристойность, лишь бы он не останавливался. Лишь бы он хотел меня. До одури, до дрожи, до безумия. Пусть слушает. Пусть получит то, чего так хотел. Тем правдивее будут слова.

— Назови меня по имени.

— Я твоя, Адриан.

Я сама удивилась, с какой легкостью вылетели эти слова.

Он вновь приник к моим губам, на этот раз мучительно нежно, приподнял за плечи, и я почувствовала, как он входит. Медленно, сдерживаясь, ни на мгновение не прекращая меня целовать. Теперь существовали лишь дыхание, движения, касания, запахи. Я обвила его ногами, подавалась навстречу, зарывалась пальцами в волосы, обнимала взмокшую спину, стараясь как можно сильнее прижать к себе. Я хотела, чтобы это длилось вечность. Бесконечно. Он заполнял меня без остатка. Мне будто возвратили утраченную часть, и только теперь я осознала, как ее недоставало. Часть меня, часть моей природы, часть женского естества. Я представлялась себе древней богиней, омывшейся в чистых водах, рожденной в морской пене под собственные стоны наслаждения. Под его стоны. Под ликование мира. Наше дыхание слилось воедино, наши тела сплелись неразрывно. Вселенная содрогнулась от моих криков.

Мы лежали обессиленные на влажных простынях. Все еще сбивчиво дышали, не в силах пошевелиться. Я с трудом осознавала, где я, было ли все это со мной. Казалось, будто я смотрю на себя со стороны. Раскрасневшаяся, с разметавшимися по постели волосами. Бесстыдно нагая. Де Во прижал меня к себе одной рукой, я чувствовала спиной жар его тела. На миг показалось, будто я на своем месте. В своем праве. Со своим мужчиной.

Но все это было не так. С тем, как выравнивалось мое дыхание, реальность теряла краски. Выцветала, истончалась. Становилась картинкой на старой шершавой бумаге. Картинкой из чужой жизни. Придуманной. Фальшивой. Надеюсь, он доволен. Он получил, что хотел, и теперь, наверняка, должен охладеть.

Де Во склонился к моим волосам, шумно вдохнул, уткнувшись носом в макушку. Поцеловал висок:

— Останься со мной, — не приказ, просьба.

Я молчала, лишь сердце вновь заколотилось. Он чувствовал его под своей ладонью.

К горлу подкатил мучительный ком, а из глаз брызнули слезы. Беззвучные, яростные. Покатилось по щекам все невыплаканное, все задушенное. Я попалась в собственный капкан. Глупый, самонадеянный. Я не подозревала, насколько он опасен. У меня никогда не было взаимной близости. Мне не с чем сравнить, нечем подтвердить, что это всего лишь фальшь. Почему теперь все так? Почему он не мог быть человеком с самого начала? Все могло бы быть иначе. Совсем по-другому.

Я обманула сама себя.

Теперь я могу уйти.

И я уйду.

Глава 55

Я все еще не верила, что могу уйти, что никто не остановит. Вот так просто подняться, пересечь сад сенаторского дворца, выйти за ворота и вдохнуть полной грудью. Не трястись, не озираться по сторонам, не холодеть от звуков. Это чудовищно, но я почти не помнила, что такое быть свободной. Один единственный год, будто кислота, вытравил из памяти прежнюю жизнь, уничтожил, оставив после себя уродливые рубцы шрамов, которые лишь все исковеркали, исказили воспоминания.

Я стояла посреди комнаты, смотрела в окно, но ничего не видела перед собой. Как собираются в дорогу? Не знаю, я никогда не собиралась. Передо мной никогда не было желанных дорог. Наверное, собирают нужные вещи, не забыв любимые мелочи. В дорожную сумку или грузовой бокс. Глупые мысли — мне нечего собирать, здесь нет ничего моего.

Хотелось плакать. Сжаться, обхватить колени и бесконечно реветь, пока не опухнут глаза. Эта проклятая ночь окончательно сломала что-то внутри. Я всего лишь на миг, на мгновение, на долю секунды успела подумать о нем, как о своем мужчине. Подумать так, будто имею на него право. Так, будто он имеет право на меня.

Не как на собственность.

Один миг. Одна шальная мысль. Ничтожная иллюзия, которой я посмела на одно биение сердца подменить реальность. Неосмотрительно, глупо. И неожиданно больно. Хотелось расковырять ногтями грудь, достать ту ничтожную крошечную занозу, которая теперь не давала покоя. Инородное тело, песчинка, попавшая в створки моей раковины, которую надо извлечь, пока она не начала покрываться со временем тончайшими слоями драгоценного перламутра, пока не превратилась в увесистую горошину.

Это лишь сделка — и я выполнила свою часть. И теперь знала, что он выполнит свою. Не потому что больше нет вариантов — при желании варианты всегда можно измыслить. Потому, что он так решил.

Я услышала, как открылась дверь, и по шагам узнала Олу. Я буду скучать по ней, по своей угрюмой молчаливой подружке. Мне нравилось думать, будто мы друзья. Я была ей другом, и хотелось думать о взаимности, даже если это и не так. Это было совсем не важно. Я бы хотела что-то подарить ей на память, приятную мелочь, но у меня не было ничего.

Ола мялась на пороге, в нетерпении подняла голову, когда я повернулась:

— Госпожа, хозяин спрашивает, может ли он войти.

Лучше бы она молчала, позволив мне и дальше мечтать о нашей несуществующей дружбе. Может ли он войти?.. Надо же.

Если честно, я боялась его увидеть теперь. Если он не переменился с этой ночи — мне будет больнее уходить. Если все же изменился — я не хотела разбивать то придуманное, что поселилось во мне. Пусть мне останется эта поучительная жестокая сказка. Пусть у меня останется ощущение, что это мой выбор, и что я оставляю его с крупицей сожаления. Мне эгоистично хотелось, чтобы он сожалел.

Зачем он здесь? Хотелось сказать, чтобы он не входил, чтобы ушел. Но, это его дом. Что ж…

Я кивнула, видя, как Ола жует от нетерпения губы:

— Конечно, пусть войдет.

Я инстинктивно отошла на несколько шагов, будто пыталась спрятаться. Ладони вмиг вспотели и заледенели. Я сжала кулаки до ломоты, до онемения, впиваясь ногтями в кожу.

Когда он показался на пороге, внутри все замерло, будто я ухнулась в пропасть. Мы просто молча смотрели друг на друга, как два нерешительных идиота. Может, он всего лишь упивался моими муками, которые, уж точно, отражались на лице. Но мне хотелось думать по-своему, будто ему тоже неловко, будто он мучительно