Его дежурство выдалось спокойным, даже скучным. Лес жил своей собственной жизнью, ухал, порыкивал, но звуки эти были привычными, непугающими. Наверное, поэтому, когда на боевом посту его сменил фон Рихтер, Дмитрий перестал бороться со сном.

Кажется, он лишь на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, все вокруг изменилось. Лес затаился, из всех звуков привычным оставалось лишь журчание воды. Дмитрий нашарил ружье, сел. Злотников, который, похоже, тоже придремал, приподнялся на локте, осмотрелся. Взгляд у него был внимательный, но совсем не испуганный, скорее, удивленный. Кайсы и фон Рихтера у костра не было. Ушли? Среди ночи?

А костер, словно бы испугавшись наступившей тишины, припадал к земле, отказывался от свежих веток, шипел и сыпал искрами. Не выпуская из рук ружья, Дмитрий встал. Следом поднялся Злотников, знаком велел молчать. Бездействие, эта напряженная настороженность угнетали сильнее рождающегося в душе страха. Самому себе Дмитрий казался глупым напуганным мальчишкой, которому по неосторожности доверили отцовское ружье. Нелепость происходящего злила, но обострившиеся инстинкты кричали об опасности.

Никто из них не увидел зверя, не успел среагировать, таким смертельно стремительным тот оказался. Желтоглазая тень прорвала тонкую ткань темноты и, на мгновение зависнув в воздухе, метнулась к Дмитрию. Под тяжестью зверя он упал на спину, так и не успев выстрелить. Да и не помогло бы ружье против этой дикой, противоестественной мощи. Желтые глаза гипнотизировали, с клыков на лицо Дмитрию падали хлопья пены, а когти рвали кожу на груди. До парализованного ужасом сердца им оставалось совсем ничего. И руки, которыми Дмитрий вцепился в мощную шею зверя, чтобы хоть как-то отдалить неизбежное, дрожали от напряжения, грозились не выдержать и сломаться, как сухие ветки.

Наверное, они и сломались, потому что что-то вдруг сухо щелкнуло. Дмитрий не сразу понял, что это выстрел. Лишь когда за первым щелчком послышался второй, а огромные когти зверя сначала сжали, а потом отпустили сердце, в мир его вернулись звуки и краски.

Черная тень метнулась вверх, закрыла собой звездное небо, а потом растворилась в темноте, словно ее и не было. Тень растворилась, а вот боль осталась, заполнила Дмитрия до самых краев, обожгла сильнее огня. Чтобы не закричать как мальчишка, он вцепился зубами в запястье, ощущая на губах солоноватый вкус крови. В этот самый момент пришло ясное осознание, что приключение его закончилось, так и не начавшись. Обидно…

А вокруг суетились люди, в полубреду-полубеспамятстве он не узнавал ни лиц, ни голосов. Пытался оттолкнуть чужие руки от своей развороченной груди. Но одни руки были особенно настырные, не давали шелохнуться, прижимали к земле, а сиплый голос зло шептал:

– Не дергайся, рвезе[1], не мешай.

В голосе не слышалось ни капли тепла, а тот, кто терзал тело Дмитрия, был бездушным подонком. Потому что только бездушный подонок может причинять человеку такую боль.

В рану на груди, а может, и в само сердце потекло что-то обжигающе горячее, и кровь в ране зашипела, вскипая, поднимаясь облачком пара к черному равнодушному небу. Крик не смог заглушить это шипение, и Дмитрий сдался, провалился в беспамятство.

Наверное, без сознания он был недолго, потому что, когда снова открыл глаза, небо все еще оставалось черным, только звезды и луна стали чуть менее яркими. Рана на груди горела огнем, но эту боль Дмитрий уже мог терпеть. Хоть какое-то время.

Напротив сидел Кайсы, смотрел немигающим взглядом. В руке его была цыганская игла.

– Заштопал тебя, пока ты без памяти валялся, – сказал мрачно.

– Этим?.. – На иглу Дмитрий посмотрел с отвращением, а вот на рану на груди взглянуть никак не решался.

– Что под рукой было, тем и заштопал. – Кайсы пожал плечами. – И рану прижег, чтобы не загноилась после этой твари.

– Поздравляю вас, Дмитрий Евгеньевич, стараниями Кайсы вы пережили нападение волка-людоеда. – Рядом уселся Злотников. Выглядел он вполне спокойно, но щека его нервно дергалась. – Уж не знаю, какими шаманскими штучками он вытаскивал вас с того света, но, судя по всему, вытащил-таки. Однако, как он вас!

– Кайсы? – собственный голос казался сиплым, стариковским. Выпить бы.

– Волк. Никто ничего сделать не успел, быстро все случилось. Если бы не Кайсы, отнесли бы вас отсюда прямо на погост. Его благодарите.

– Если выживет, поблагодарит, – буркнул Кайсы и, поднеся к губам Дмитрия флягу, велел: – Пей.

– Что это?

– Коньяк, – вместо Кайсы ответил Злотников. – Думал, отметить завтра удачную ночевку, но, вижу, вам он нужен прямо сейчас.

Дмитрий сделал глоток, зажмурился, дожидаясь, когда горячая волна опустится в желудок, и, открыв глаза, спросил:

– Где профессор?

– Я здесь, – в освещенный костром круг шагнул фон Рихтер. Вид у него был одновременно задиристый и растерянный.

– Рад, что с вами все в порядке.

– Я тоже рад… за вас. Признаться, я тоже целился в зверя, но Кайсы меня опередил. Поразительная сноровка, просто поразительная. Жаль только, что он промахнулся.

– Я попал, – проговорил Кайсы, не оборачиваясь, и добавил: – Дважды.

– Если бы попали, так мы бы уже сейчас волчью шкуру снимали. – Профессор поморщился, словно бы это с него собирались снять шкуру.

– Я его ранил. – Ввязываться в полемику Кайсы не собирался, но на фон Рихтера смотрел с подозрением.

– А куда это вы во время своего дежурства отлучались, господин профессор? – спросил Злотников, забирая из рук Дмитрия флягу и делая большой глоток. – Мы с Дмитрием Евгеньевичем проснулись, а вас нет.

– Куда отлучался? – Фон Рихтер раздраженно дернул плечом. – По нужде отходил. Да и тебя, – он многозначительно посмотрел на Кайсы, – на месте не было.

– И я по нужде, – усмехнулся Кайсы, но взгляд его Дмитрию не понравился. – Только я, в отличие от вас, господин хороший, не должен был стоянку охранять.

– Подумаешь, всего-то несколько минут. – В голосе фон Рихтера прорезалось раздражение.

– За эти несколько минут зверь чуть нашего Дмитрия Евгеньевича на клочки не порвал, – сказал Злотников задумчиво. – Кстати, господин Рудазов, вам не показалось странным, что зверь набросился именно на вас? Я ведь был ближе.

– Мне многое в этом деле кажется странным, Сергей Демидович. – В зашитой ране снова заворочалась боль, и Дмитрий пожалел, что отдал флягу с коньяком.

Перед внутренним взором снова появилась волчья морда. Вот только волчья ли? Желтоглазая, клыкастая, с острыми, высоко поставленными ушами – определенно звериная, но вряд ли волчья. Если только это не был какой-то особенный волк. Очень особенный…

Кайсы, который все это время наблюдал за ним с великим вниманием, нахмурился. Может быть, его посетили те же самые мысли? Неважно. Сейчас важно, что он, Дмитрий, выжил. Шрам на груди, верно, останется знатный, но шрамы, говорят, украшают истинного мужа. Все-таки он решился посмотреть на свою рану, но ничего, кроме окровавленной повязки, не увидел.