отмахнулся Демид. — Раз уж мы решили начать всё с начала, то новая прислуга точно не помешает. Я пойду провожу Нину. И отпущу водителя. А ты, моя куколка, можешь начать раздеваться. Я пиздецки скучал. Тебе же можно?

— Можно…

Демид хищно улыбнулся, нежно чмокнул меня в губы и ушёл. Чтобы отвлечься от грустных мыслей о Нине и Авроре, я поставила цветы в воду и расстелила постель. Раздеваться полностью не стала, оставила бельё на себе. Специально надела новое, чтобы порадовать Демида, так что он должен увидеть эту красоту.

Я села на постель, приняв соблазнительную позу, и принялась уже не спеша любоваться кольцом. Просто ослепительная вещица! Надо же, какой у Барсова потрясающий вкус!

Хорошо, что он останется со мной на ночь. Кроме Нины в доме больше никого не было, а одной мне было бы неуютно находиться в огромном пустом доме. Даже жутко.

Демид ворвался в спальню так резко, что я вздрогнула от неожиданности. Раздевался нетерпеливо, на ходу срывая с себя одежду. Когда он подошёл ко мне, то был уже полностью обнажён. Я наблюдала за ним, как заворожённая, любуясь его мощью и грацией.

Бросок, и вот я уже под ним, распластанная по постели, такая маленькая и хрупкая по сравнению с ним. Он замирает и смотрит на меня бесконечно долго. Просто разглядывает моё лицо, а я дрожу под ним, как листик на ветру, положив ладони на его огромную грудь.

— Ты самая красивая девушка в мире! — шепчет Демид, лаская мою щёку пальцем, а я ничего не могу сказать, только чувствую, как рваные удары его сердца бьют прямо в мои ладони.

Его взгляд становится диким, жадным, почти безумным. Демид зарывается руками в мои волосы, тяжело дыша тянется губами к моим губам. У меня вырывается стон, когда он целует меня, впечатываясь между ног своим твёрдым стояком.

Меня охватывает дикая жажда. Такая жажда, которую может утолить только он, этот мужчина. Демид скользит губами ниже, по шее, по груди, прямо поверх кружева белья, по выпирающим рёбрам и животу. Целует, покусывает, лижет языком. Мне мало! Мне чертовски мало!

Груди становится невыносимо тесно в лифчике, и я жалею уже, что оставила его. Сама срываю его с себя, пока Демид, задержавшись с поцелуями на животе, тянет вниз мои влажные от смазки трусики. Накрывает освободившуюся от белья грудь руками, втягивая в рот пульсирующую плоть клитора.

— Боже! — вырывается у меня стон, и я рада, что мы дома совершенно одни, и никто не услышит моих бесстыдных криков.

По телу разносятся яркие вспышки, я развожу ноги сильнее, подаваясь навстречу умелому рту Демида, пока он продолжает меня терзать. Внезапно его лицо оказывается напротив моего, и я снова вижу дикий блеск в любимых глазах. Демид впечатывается в мой рот, передавая мне мой собственный вкус, и толкается в лоно твёрдой до невозможности головкой.

Я стону в его рот, впиваясь ногтями в плечи, притягивая его к себе максимально близко. Так близко, что моя грудь расплющивается под весом Демида.

Границы стираются между нами. Мы становимся единым целым, сплетясь в страстный клубок любви. Демид размашисто ходит внутри меня, шепча то какие-то невероятные нежности, то самые настоящие пошлости, которые подхлёстывают меня с новой силой. Долбит меня до полного помутнения рассудка, до хрипоты в горле, до изнеможения.

Кончаем почти одновременно. Я ору, захлёбываясь криком, взрываясь на миллиард невидимых бабочек, и Демид с утробным рыком, впервые глубоко изливаясь в моё истерзанное лоно.

Некоторое время мы лежим, всё так же сплетённые не только телами, но и душами. И мне хочется остаться в этом моменте навечно. Замереть навсегда.

47 Эпилог. Демид

(Примерно два года спустя)

— Спят усталые игрушки, книжки спят. Одеяла и подушки ждут ребят.

Петь колыбельные у меня выходит хреново, но дольше и не требуется — Ванечка вырубается махом.

На инстинктах поправляю его одеяльце, с минуту любуюсь спящим сыном. У него светлые волосы Оли и такой же задорный нос. Синие пронзительные глаза и упрямый подбородок с ямочкой — мои. Характер такой же своенравный, поэтому спать укладываю его я. Оля с ним слишком мягка, и он вьёт из неё верёвки. Со мной не забалуешь. Если папа сказал спать, значит спать!

Не думал, что стану умиляться спящему младенцу. До кишок пробирает власть, которую сын имеет надо мной, похлеще, чем жена. Хочется взять Ванечку на руки и не отпускать никогда, но он мужчина, маленький мужчина, и я сюсюкаю с ним в меру, больше разговариваю, объясняю, что хорошо, а что плохо. Рука моя тверда, но сердце мягче сливочного масла.

Ещё раз поправляю одеяло сына и выхожу из его спальни. Когда-то это была моя комната, но мои детские воспоминания беспощадно стираются новыми событиями, связанными с новым обитателем комнаты. Ванечка мягко и ненавязчиво застилает всё плохое своим присутствием.

Так же, как и Оля. Ей удалось вдохнуть в ненавистный мне дом, совершенно другую жизнь. Теперь мы тут хозяева и мы создаём свой новый мир на ошибках родителей и на своих собственных.

С того момента, как мы узнали, что станем родителями, мы ни разу не поссорились. Я вообще не спорю с женой, а она, будто нарочно, и поводов не даёт. Материнство сделало её мягче, но уязвимей. Тут-то и пригодилось моё крепкое плечо. Никогда не чувствовал себя более мужественным и сильным, чем сейчас, став мужем и отцом.

Захожу в нашу с Олей спальню. Она сидит на кровати, завёрнутая в полотенце с расчёской в руках. Задумчиво и неторопливо расчёсывает волосы, влажные после душа.

— Иван уснул, — радостно сообщаю я жене. — Позволь мне?

Сажусь рядом и отнимаю у неё расчёску. Обожаю её волосы. Испытываю эстетическое и тактильное удовольствие, трогая их руками.

— Так быстро? — удивляется Оля. Она каждый раз удивляется, и каждый раз вслух. — Ты знаешь какое-то заклинание, Демид?

— У меня есть одно и для тебя. — Отодвигаю волосы в сторону и целую плечо жены. Она судорожно вздыхает и наклоняет голову, подставляя мне шею для поцелуя. — Обещаю, сегодня ты вырубишься до