Я знал, где должна находиться огибающая ветвь коронарной артерии, но не видел ее в болоте воспаленных тканей. Игла прошла сквозь то, что я посчитал неинфицированной тканью по краям воспаления. Завязав узлы, я испугался, что нить разорвет ткани, и это приведет к страшным последствиям. На тот момент кровотечения не было, потому что сердце было пустым и давление внутри него отсутствовало. Выпуклость пропала. Когда я пустил кровь в сердце, оно начало извиваться, а затем сокращаться. Однако по электрокардиограмме я понял, что у нас большие проблемы. Вместо четких пиков были округлые холмы, которые свидетельствовали о недостаточном кровоснабжении сердечной мышцы, то есть ишемии миокарда. Я понял, что захватил важную коронарную артерию, когда накладывал швы. Мне в голову пришел целый ряд подходящих ругательств, но ради всех присутствующих я держал рот на замке. Софи не пережила бы неизбежный сердечный приступ. Мне требовалось распустить швы и начать все заново. Наступление в Арденнах, попытка номер два.

Мы ввели еще немного кардиоплегического раствора, а затем я взял сердце, осторожно снял швы и наложил их заново, но под другим углом. На этот раз я накладывал их подальше от того места, где, как предполагал, находилась коронарная артерия. Не будучи уверенным в «починке», от которой зависела жизнь девочки, я покрыл область биологическим клеем и сверху положил кусок кровоостанавливающей (гемостатической) губки, будто сделав заплату на брюках. После этого мы снова попробовали отключить аппарат искусственного кровообращения. На этот раз ЭКГ оказалась нормальной: заостренные пики Доломитовых Альп вместо холмов Брекон-Биконс. В желудочек снова поступала кровь. Теперь нужно было сделать так, чтобы заплата держалась. Я оставил записку с инструкцией: «Держите давление ниже 90 мм рт. ст. Софи должна спать семь дней, подключенная к аппарату ИВЛ. Мы не можем потерпеть еще одну катастрофу».

Когда грудную клетку снова закрыли, задняя поверхность сердца осталась сухой – кровотечения не было. Вся бригада испытала огромное облегчение, когда Софи вернулась в педиатрическое отделение интенсивной терапии. Несчастные родственники девочки все еще пребывали в шоке; они сидели в комнате ожидания, прижавшись друг к другу, не в силах больше мириться с неопределенностью. Я сообщил им, что абсцесс разрушил стенку сердца, что я никогда раньше не сталкивался с такой страшной проблемой и что мы сделали все возможное, чтобы помочь Софи. Обычная оборонительная чушь. Следующие двадцать четыре часа должны были стать решающими. Исход оставался неопределенным, но там, где есть жизнь, есть и надежда. Все это правда, но мои слова показались мне пустыми, когда я взглянул на три грустных лица. Родственники были слишком ошеломлены, чтобы задавать какие-либо вопросы, за исключением того, когда они смогут ее увидеть. Я тихо удалился и отключил свои эмоции.

Оставив грусть позади, я встретил в коридоре Арчера, который шел к Софи. Он сказал мне то же, что и обычно: «Молодец, Уэстаби».

Мне были приятны его слова, и позднее я узнал, что он вообще не ожидал увидеть девочку снова. У Арчера и врачей отделения интенсивной терапии началось ночное дежурство. Мне стоило зайти к своей пациентке и извиниться за отмену операции, но я этого не сделал. В тот момент я был не в настроении извиняться перед кем-либо. Я потерял счет времени, пока оперировал, а часы показывали уже девять вечера. Мне хотелось выпить пива и немного расслабиться. Как это часто случалось, я не мог спать, ожидая, что телефон вот-вот зазвонит. В итоге в 03:30 сам позвонил в отделение интенсивной терапии и спросил, как дела у Софи. Ее состояние было стабильным, но температура продолжала то подниматься, то падать, а моча до сих пор не вырабатывалась. Девочку активно охлаждали. Затем я услышал важные слова: «Кровотечения нет». И после них радостно погрузился в сон.

Моей пациентке было всего 15 лет и никакая операция по учебнику ее бы не спасла.

Менее чем через двенадцать часов мы с Софи снова оказались в операционной. Наступление в Арденнах, попытка номер три. В 13:30 дренажные трубки в груди быстро заполнились кровью, и кровяное давление рухнуло. Она истекала кровью. Я понимал, что нет никакого смысла вскрывать ее грудную клетку прямо в отделении интенсивной терапии, как меня просили сделать. Нужно было либо дать ей спокойно уйти (что было бы логичным вариантом), либо снова подключить к аппарату искусственного кровообращения и дать мне время подумать, что можно сделать.

Мои коллеги из отделения интенсивной терапии продолжали вливать ей донорскую кровь, и им удалось поднять давление приблизительно до 60 мм рт. ст. Затем мы повезли Софи на ее койке по коридору с огромной скоростью, пугая выпучивших глаза посетителей и оставляя за собой кровавый след. Если бы это происходило ночью, шанса на спасение бы не было. Мы с моей великолепной бригадой в очередной раз объединили усилия и доставили девочку в операционную, прежде чем она успела умереть от потери крови.

За несколько минут я вскрыл ее грудину. Грудь была наполнена свежей кровью, а кровяной сгусток сдавливал сердце. 0-отрицательная кровь все еще поступала через капельницу в вены на шее девочки, но через несколько минут мы в третий раз подключили ее к аппарату искусственного кровообращения, хоть и с чувством смирения. Мы думали: «Что же мы делаем?» Мы снова не дали ей упасть в пропасть, но сколько еще это могло продолжаться? Нам предстояло провести черту, но не сейчас. Альбер Камю писал: «Там, где нет надежды, мы обязаны ее изобрести». Беда заключалась в том, что Софи было всего пятнадцать.

Меня охватила решимость спасти ее, хотя операция по учебнику здесь бы не сработала. Мрачный Жнец перехитрил меня с моим традиционным подходом. Воспаленная сердечная мышца не могла восстановиться, пока левый желудочек непрерывно создавал давление и поддерживал циркуляцию крови, поскольку именно постоянные перепады давления внутри камеры приводили к ее разрыву. На этот раз у Софи началось кровотечение, когда действие седативных препаратов стало снижаться. Она начала приходить в сознание и испугалась, из-за чего кровяное давление подскочило. За этим последовал разрыв мышцы и тампонада сердца.

Ей требовалось новое сердце, но это было невозможно. Убитая горем мать с радостью отдала бы свое, но даже если бы у нас был донор в соседней операционной, никто не стал бы пересаживать сердце ребенку с инфекцией. То есть никто, кроме меня, но мы не смогли бы найти трансплантат за столь короткое время. Конечно, я мог приказать одному из студентов пожертвовать свое сердце… Вдруг среди паники и бредовых фантазий меня осенило. Единственным вариантом было опустошить