не являлся. Наступил вечер. Ждать больше нельзя было, и я пошел дальше. В лесу было еще темнее, но скоро я вышел к запруде или плотине между двумя озерами. Я догадался, что тут-то мне и следовало «перейти на левую сторону, и потом взять направо». Я перешел на ту сторону, но там, как мне показалось, были только плоские, гладкие серые скалы и никаких признаков дороги. По правую же сторону запруды шла глубоко протоптанная тропа. Я исследовал обе стороны и, хотя наперекор указанию, счел за лучшее пуститься вправо по тропе, которая шла по правому берегу реки, связывавшей между собой ряд озер. Пока тропа шла по берегу озера, все было хорошо, но вдруг тропинка свернула в сторону, по моим соображениям, совершенно противоположную тому направлению, которого мне следовало держаться, и дальше терялась в целой сети перекрестных тропинок, протоптанных скотом и уходивших в глубину леса. Измученный этим блужданием и напряженным исканием дороги, я кинулся на мягкий мох, чтобы передохнуть минуту. Усталость взяла верх над жутким чувством, охватившим меня в лесу, и я задремал. Вдруг раздался пронзительный крик, и я вскочил, но голос красношейки скоро успокоил меня. Мне казалось, что я еще не совсем одинок, пока слышу пение этой веселой птички. Небо хмурилось, на лес ложились глубокие тени. Брызнул легкий дождичек, ожививший растительность и напоивший воздух особым пряным ароматом. Лес зажил ночной жизнью, стал перекликаться разными голосами. В верхушках деревьев надо мной раздавалось что-то вроде глухого кваканья и резкое насвистыванье. Вокруг как будто жужжали сотни прялок. Но хуже всего было то, что одну минуту все эти звуки раздавались как будто над самым моим ухом, а в следующую слышались уже где-то далеко-далеко. Сквозь них часто прорывались то резкий хищный крик, сопровождаемый хлопаньем крыльев, то жалобный крик о помощи, за которыми вдруг наступала могильная тишина. Меня охватил страх; все эти звуки обдавали меня холодом, и страх мой все увеличивался по мере того, как сгущались сумерки, искажавшие все предметы вокруг; деревья и кусты как будто оживали, шевелились, протягивали тысячи рук вслед заблудившемуся путнику.

В моей разгоряченной фантазии вставали образы из сказок, слышанных в детстве, лес наполнялся троллями, эльфами и шалунами-карликами. Не думая, не рассуждая, в припадке страха я кинулся бежать от этих демонских полчищ, но тогда стало еще страшнее, — они как будто цеплялись за меня руками. Вдруг послышались тяжелые шаги и хруст валежника, и я увидал, или, вернее, угадал во мраке приближавшуюся темную, массивную фигуру с горящими как угли глазами. Волоса у меня встали дыбом, и при виде неизбежной опасности я бессознательно крикнул, чтобы ободрить себя:

— Если человек, скажи, как пройти к долине Стуб!

В ответ послышалось глухое рычанье, и темная масса, хрустя валежником и сокрушая ветви, двинулась обратно туда же, откуда явилась. Я долго стоял, как вкопанный, прислушиваясь к тяжелым шагам и бормоча про себя: было бы светло, да будь у меня ружье, я бы тебе задал, мишка, за то, что напугал меня.

Это пожелание и ребяческая угроза прогнали мой страх, и я уже спокойно зашагал по мягкому мху. Тут не было и следа дороги или тропинки, но впереди виднелся просвет, и скоро я очутился на скате, на берегу большого озера, окаймленного хвойным лесом, который по ту сторону озера исчезал в дымке ночного тумана. Открывшийся мне тут северо-западный край неба, пылавший вечерней зарей, которая отражалась в темных волнах озера, показал мне, что я забрал к северо-востоку вместо того, чтобы идти на запад.

Над озером кружили летучие мыши, проносились с быстротой стрелы большие хищные птицы, издавая какие-то квакающие звуки и резкий свист, так напугавшие меня несколько минут тому назад. Пока я стоял тут, размышляя, оставаться ли мне на этом месте до восхода солнца или попытаться выбраться назад к запруде, я вдруг открыл к несказанной своей радости по эту сторону озера слабо мерцавший между стволами дерев огонек. Я быстро зашагал туда, но скоро убедился, что огонек находится куда дальше, чем это показалось мне в первую минуту. Пройдя с полверсты, я увидел, что меня отделяет от огонька глубокая лощина.

Выбравшись из наполнявшего ее хаоса валежника и бурелома и поднявшись вверх по крутому косогору, я еще прошел добрый конец по редкому сосновому бору, где деревья стояли правильными рядами, словно колонны; шаги мои гулко отдавались в воздухе. По опушке бора протекал ручеек, возле которого ютились ольхи и ели. По ту сторону ручья, на зеленом пригорке виднелось пламя большого костра, бросавшего красноватый отблеск на ближайшие стволы. Перед огнем виднелась темная фигура, показавшаяся мне благодаря своему положению между мной и пылающим костром необычайно громадной. В голову мне пришли рассказы о разбойниках Крогского леса, и одну минуту я готов был удариться в бегство. Потом я разглядел близ костра шалаш, еще двух парней и множество топоров, воткнутых в пень возле срубленной сосны, и понял, что это просто дровосеки.

Старик у костра что-то говорил; я видел, как у его черной тени шевелились губы; трубку он держал в руках и лишь изредка затягивался из нее, попыхивая огоньком.

Когда я подходил, он или закончил свой рассказ или прервал его и рылся в горячей золе своей погасающей трубкой, продолжая посасывать ее и прислушиваясь к словам четвертого подошедшего к костру человека. Последний, видно, тоже был из их компании, потому что пришел без шапки и в одной куртке; в руках он нес ведро с водой. Это был рослый рыжий парень с какой-то глуповато-испуганной физиономией. Когда я, перейдя через ручей, подошел к костру, старик, повернувшийся в мою сторону, был ярко освещен пламенем костра, так что я мог хорошо разглядеть его. Он был мал ростом, с длинным крючковатым носом; синий с красной оторочкой колпак его еле держался на щетинистой копне седых волос, коротенькая рингеригская куртка из темно-серого домашнего сукна с потертыми бархатными кантами еще резче выделяла круглую, сгорбленную спину.

Парень с ведром, должно быть, говорил о медведе.

— Еще что! — сказал старик. — Что ему тут делать? Верно, что-нибудь другое там шумело. Не растет тут ничего, чего бы ему шляться тут по бору, мишке-то! А вернее всего просто ты врешь, Пер! Старая пословица говорит: «Рыжий волос, что сосновый лес, на доброй земле не вырастет». Будь это еще у медвежьей берлоги или в долине Стюг! Там мы с Кнутом