строительства, рабочих нанять. Все и сделали. А он в аккурат на Успение и преставился. Отпели его, погребли в приличном месте, ни копейки с детей его и других родственников за то не взяли. Через девять дней через положенный срок отправляю к ним человека своего, мол, так и так, батюшка ваш завещал деньги, что после него остались, на божий храм передать. А те и слышать ничего не хотят! Какой такой храм? Ничего не знаем и ведать не ведаем, а деньги нам самим позарез нужны! Ну, что тут делать станешь, когда у людей совесть в сундуке с барышами запрятанной лежит? Точно говорят, речи слышим, а сердца не видим, — сокрушенно вздохнув, закончил владыка. — А знаешь, что еще тебе скажу, — вдруг встрепенулся он, — этим дело-то не кончилось. Через какой-то срок наш воевода-князь Василий Иванович Хилков ко мне собственной персоной пожаловал. Да не один, а с ближними людьми своими, человек с двадцать будет. Спиридон, келейник мой, бежит ко мне, глазища ажно из глазниц выскакивают, и кричит на весь двор: «Воевода!!! Сам воевода, владыко, к вам пожаловали!»

— Эка невидаль! Воевода! — не сдержавшись, хмыкнул архиепископ, чем вызвал улыбку и у Аввакума. — Прежде он как-то не хаживал, а тут нате-здрасьте, прибыл! А ты сам видишь, каковы мои покои, не знаешь, где и приять такого человека, да еще и со свитой. Ладно, что лето стояло без дождей, велел его в сад провести, а сам сказал келейнику, чтоб помог мне облачиться как должно, словно на главнейший престольный праздник, и лишь после сам к ним в сад вышел в полном архиерейском облачении, с посохом в руках, и встал шагах в нескольких…

Владыка, словно представляя, как все происходило, поднялся с кресла, взял в руки посох и сделал несколько шагов по направлению к Аввакуму и принял должную позу. Аввакум же, хоть и в глаза не видел воеводу Хилкова, но тут же нарисовал в своем воображении происходящее: увидел и воеводу со свитой и вышедшего к ним архиепископа в полном архиерейском облачении. Картина получалась довольно-таки живописная, но в чем-то и комичная, особенно в пересказе владыки Симеона, который время от времени строил гримасы и подмигивал Аввакуму, мол, знай наших, и мы разумеем не хуже некоторых, что почем на этом свете, впросак не попадем, хоть и далеки от мирских дел грешных.

— Вышел, значит, я к ним, остановился, не подхожу ближе, жду, когда они сами ко мне направятся под благословение. Те поняли, подошли, благословил их всех до единого. Тут лавки принесли, стол накрыли служители мои, но все скромно, без особого возвеличивания. Чай, не праздник какой, не торжество великое.

Изобразив прием высоких гостей, владыка прошел обратно к своему креслу и сел, отставив посох на расстоянии вытянутой руки, и опять доверительно улыбнулся Аввакуму.

Вот князь для начала поинтересовавшись моим здоровьем, пустяками разными и говорит мне: «Знаю, владыка, задумали вы под Ивановской горой храм заложить, а денег у вас на то нет…»

Я же молчу, а что скажешь, когда так оно и есть? Но признаваться в том кому хочется? Неловко говорить как-то про деньги с высоким гостем, жду, что он дальше сказать изволит. Он опять же: «У меня, — говорит, — на епархиальные нужды тоже денег нет, но зато могу пожертвовать лес и железо, что после разбора сгоревших домов городских осталось. Отправьте людей своих, чтоб дома разбирали и брали все, что для дела сгодится». — И замолчал после слов этих, Ждет, что отвечу ему.

Выслушал я это его великодушное предложение и говорю в ответ: «Спасибо, князь, что о нуждах наших радение проявляете, Бог вас за то не забудет, и мы в молитвах своих помянем. Строиться действительно хотел близ Ивановской горы и отписал о том и царю и патриарху, и даже разрешение от них получил. Должно быть, и вам прислали из Москвы грамоту на этот счет. Но только время не пришло строительством заниматься после пожара большого, что случился недавно. Нам бы с прежними строениями разделаться и храмы старые заново отстроить, а потом непременно и новым строительством займемся. Так тому и быть».

Он слова мои выслушал, но все ли понял, не знаю. Переспросил: «И как с домами быть, что мы разбирать собрались? Будете их брать? Если будете, то направляйте людей, им покажут на месте, пусть выбирают, какие сгодятся для нужд ваших».

Что ему скажешь на это, а отвечать надобно, поскольку столько людей рядом, и все они каждое мое слово ловят, а потом молва о том по всему городу, да что там городу — по всей епархии и дальше разнесется. Откажешь князю, будут говорить, что владыка Симеон не хочет принимать от власти то, что даром дают. Примешь, опять же вывернут все наизнанку, будто бы дошли мы до жизни такой, что и горелый лес на церковь готовы взять от нищеты нашей.

— Да, непростой вопрос, — подал голос Аввакум, которому стало и в самом деле интересно, какой выход нашел архиепископ в столь каверзном предложении. — И как же вы, владыка, князю ответили? Приняли дар? Или отказали?

— А ни того, ни другого не сделал, — рассмеялся тот неожиданно звонким серебряным смехом, говорившим, что и он человек живой души и ничто мирское ему не чуждо. — Сам понял, что хотел князь меня прищучить и ославить потом, да не вышло у него. Он мне не начальник, хоть и роду княжеского. Да не более того.

Отвечаю я ему так, чтоб и он все понял и до людей его дошло: «За кем нет погони, тот не бежит. И нам спешить некуда. Только известно мне воевода-князь, что после последнего пожара много людей без крова осталось и живут они где ни попадя. Не по-божески это. Нужно на город хоть одну богадельню построить, чтоб приют несчастным тем дать. Как было бы хорошо, если бы вы все, что от разобранных строений останется, на богадельню ту и пустили. Недаром говорят, что сила Господня в немощи свершается. Кто добро творит, тому Бог втрое добром отплатит».

— И что же князь? — тоже от души рассмеялся протопоп, у которого симпатия к владыке заметно возросла за время их короткого разговора. — Интересно, что он ответил, но хорошо представляю, какая гримаса у него на лице изобразилась.

— А что он мог на это ответить? — со смешком проговорил архиепископ Симеон. — То он меня хотел в неловкость поставить, а вышло наоборот. Заерзал он поначалу, а потом,