Два путешественника, внешне такие разные — тощий, нескладный Конруа и молодой, статный Сен-Жюст, — остановились на постой в гостинице. Естественно, шпион изображал помощника якобинца. Если бы они жили в эпоху Средневековья, Сен-Жюст выступал бы в роли рыцаря, сеньора, а Конруа — оруженосца или даже простого слуги.

Постоялый двор находился неподалеку от тюрьмы. В первые дни посланники Робеспьера исправно обходили ткацкие мануфактуры, якобы выбирая товар, а затем наведывались подряд во все таверны, расположенные рядом с темницей. Они подыскивали подходящего человека из тюремной стражи, с кем можно договориться и кто за хорошее вознаграждение провел бы их к Лафайету. В деньгах недостатка они не испытывали. Сен-Жюст привез с собой изрядную сумму и мог заплатить, не торгуясь, сколько запросят. Французская казна щедро выделяла звонкую монету, если речь шла о столь важных материях, как безопасность отечества. Для достижения цели все средства хороши, считали мздоимцы, захватившие власть, даром что их всех поначалу называли «неподкупными».

В течение нескольких дней Сен-Жюст и Конруа, проявляя осторожность, тайком прислушивались к разговорам, пытаясь понять, что собой представляют завсегдатаи тех самых кабачков: кто пьет без меры, а кто распускает язык, и не попадется ли наудачу среди них субъект слабый — и внешне, и внутренне. Наконец, они наметили жертву. Толстый тип средних лет с мясистым носом и редким пухом на голове как будто обладал всеми задатками записного взяточника. Конруа хорошо знал такую породу людей. Их симпатию нетрудно завоевать с помощью тонкой лести. Предатель всегда кичится своей верностью, равно как трус похваляется отвагой. Истинное лицо многих скрыто под маской притворной добродетели. Порой именно тот, кто не рядится в ханжеские одежды благочестия, оказывается в итоге настоящим героем, что в целом вполне естественно.

— Не возражаете, месье? — спросил Конруа, указывая на один из свободных табуретов за столом, где сидел толстяк.

Сен-Жюст покинул таверну. Его присутствие могло только помешать разговору. Появление Сен-Жюста на сцене состоится в нужный момент, когда презренный металл сделается главной темой разговора.

— Мой господин… — немного удивленно ответил толстяк, впрочем, позволив незнакомцу подсесть к столу.

— Разрешите угостить вас кружкой пива. Я чужеземец.

— Француз?

— О да. Вам не откажешь в уме и наблюдательности.

Грубая лесть пришлась толстяку весьма по вкусу.

— Меня зовут Номи Шангрель. Я никого не знаю в этом городе, — добавил Конруа, на ходу придумав себе имя. В конце концов, только настоящий француз мог сообразить, что таких имен во Франции не существовало.

— А я — Абель Доргендорф, тюремный надзиратель… Однако разве вы пришли не с другом, герр Номи?

Конруа состроил гримасу, изображая усталость, смешанную с неприязнью, — еще один трюк из его актерского арсенала, призванный расположить к себе собеседника, — задача, с каждой минутой казавшаяся все легче.

— Да, это мой патрон. Он торговец и приехал накупить материи разных сортов. Наконец-то убрался.

Тут к ним, в ответ на призывный жест Конруа, подошла служанка, упитанная женщина с золотистыми косами, уложенными в виде корзинок по бокам головы. Конруа заказал две кружки пива и продолжал:

— Точно говорю, он человек хвастливый и заносчивый. Терпеть его не могу!

Конруа выражал искреннее презрение, ему даже притворяться не пришлось. Именно таким он считал Сен-Жюста на самом деле и теперь счел уместным поделиться своим мнением, склоняя слушателя к доверию.

— Я вас понимаю, — ответил немец и вздохнул.

— Понимаете? — переспросил Конруа, прикинувшись удивленным неожиданным признанием.

— Да, мой французский друг. Я вас отлично понимаю. Я сам, хоть и занимаю достойную должность в городской тюрьме, вынужден подчиняться определенным…

Конруа поспешно его прервал, давая понять, что с уважением относится к сокровенным тайнам другого человека. Настало время продемонстрировать деликатность, тем самым окончательно заморочив бедняге голову.

— Не нужно ничего рассказывать мне, если вам это неприятно, монсеньор Доргендорф. — И агент потребовал еще две кружки пива.

— Думаю, я не сообщу вам ничего нового. Всегда найдется какой-нибудь невежа, кто заставляет других работать в поте лица. Начальникам полагается только приказывать и ждать. Но дела сами собой не делаются.

— Вы совершенно правы!

Лесть и притворные откровения заняли порядочно времени. После трех кружек пива Абель Доргендорф стал лучшим другом Конруа, доверял ему, как собственному брату, и был готов рассказать ему все, что тот пожелает. Более удачного момента для решительного наступления не придумаешь. Конруа выпустил парфянскую стрелу, оборонив слова, исполненные коварства и соблазна.

— Я знаю, что вам нужно, дружище Абель.

— Э-э… правда?

— Да, знаю наверняка.

— И что же?

— Бросить службу в проклятой тюрьме, изменить свою жизнь, начать новую где-нибудь в другом месте.

Доргендорф вытаращил глаза, захваченный подобной перспективой. Но тотчас понурился и резко покачал головой.

— Невозможно. Может, и хорошо бы. Но чем же мне тогда заниматься. Невозможно.

— Конечно, возможно, старина Абель. И всего-то нужно оказать мне маленькую любезность…

Париж, 1794 год

Обстоятельства складывались для Приората хуже некуда. Великий магистр заговорил под пытками, и хотя в подобных обстоятельствах признание не равнозначно предательству, но приводит точно к такому же печальному результату. Робеспьера интересовали мельчайшие подробности об ордене: и кто был его членом, и где хранились документы, подтверждавшие существование рода, и местонахождение предполагаемых потомков… Иными словами, все. И он узнал все, применив изощреннейшие пытки. Их изобрел для него Конруа при содействии бессердечного хирурга из больницы для бедноты, и с недавних пор они широко практиковались во Франции. Для режима диктатуры такие методы служили большим подспорьем, поскольку человек, подвергавшийся пыткам, сохранял сознание и ясность ума, несмотря на боль. Не спасали ни мужество, ни стойкость. Максимилиан Лотарингский держался, сколько мог, предпочитая умереть, но не выдать тайну. Но новые научные методы пыток сломили его волю.

Он назвал двух других членов Приората, знавших правду о династии. В ведении одного находились документы и архивы ордена, а другой владел всей полнотой информации о наследниках. Великий магистр не знал, где теперь спрятаны архивы. Их перевезли из-за революции (вернее, в свете последних событий, связанных с приходом к власти якобинцев), и ответственные за это дело руководители ордена не успели сообщить ему, куда именно, поскольку с давних пор они не встречались. В смутные времена членам Приората не рекомендовалось созывать Совет, подвергая орден опасности по ничтожному поводу, если сравнивать его с главной миссией: защищать потомков Христа на земле.