– «Должна» – это ее главное слово во время съемок, – с нотками восхищения говорит сестра. – Я еще могу выкинуть фортель, послать всех куда подальше, если что-то идет не так, а Любаня не такая. Ее хоть голым задом на сковородку посади, она будет улыбаться в объектив. Или плакать, это уж как там по сценарию. Актриса! Когда она в кадре, для нее не существует ничего, кроме роли. В театре она совсем другая, на сцену выходит запросто, может сыграть без подготовки, не настраиваясь. А на съемочной площадке она другая… И никогда не срывается, что бы там ни произошло. В этом с нее пример надо брать, да, наверное, уже поздно…

– Хорошему научиться никогда не поздно, – замечает Норочка.

– Не стану я этому учиться! – настроение сестры, как это нередко бывает, изменилось в одну секунду. – Чему мне у нее учиться? Она же неживая! Кукла! Статуя ледяная! Поэтому-то и может сидя на сковороде десять дублей подряд выдать! А я переживаю, я мучаюсь, я душу свою наизнанку выворачиваю! Аду в «Мечте» учила брачное объявление составлять, а потом рыдала битый час. В «Подкидыше» после каждого эпизода плакала!

– В «Подкидыше»-то с чего плакать? – удивляется Норочка.

Я разделяю ее удивление. Мне кажется, что съемки комедии – это так весело.

– Как это «с чего»? – вздыхает сестра. – Эта Наташа, которая на самом деле Вика, она же совсем как я! Ушла из дома, затерялась среди незнакомых людей… Как тут можно не плакать?

Нельзя не плакать. Мы плачем втроем.

02.11.1962

Ненастье разбудило все мои болезни. Сестра пригласила доктора. Та считает, что мне надо лечь в больницу. В больницу мне не хочется, да и чувствую я себя не настолько плохо, чтобы лежать там. Погода, возраст, печальные думы – вот подлинная причина моего недомогания. Болезни – это всего лишь фон. «Отлежитесь и приходите на обследование», – сказала доктор. «Отлежитесь» – новое слово. Раньше так говорили о товаре («возьму хорошую цену позже, пусть пока отлежится») и о яблоках («зеленые еще, должны отлежаться»), а теперь – о людях. Мне грустно, и я ищу, к чему бы придраться. Сестра сварила мне бульон и не пошла в гости к Г. Рассказывала мне, как болела в 39-м, когда «осталась без театра».

– У меня ныло все – душа, кишки, суставы. Вставала утром, глядела на себя в зеркало и ужасалась. Все, думала, жизнь моя кончилась. Кино? Кино – это так, баловство, к тому же на кино не стоит рассчитывать всерьез. Кино сегодня есть, а завтра его нет. Кино – это как воскресный жених…

«Воскресный жених» – выражение нашего отца. Так он называл все ненадежное, потому что как можно надеяться на жениха, который появляется только по воскресеньям к обеду?

– К тому же как рассуждают режиссеры? – продолжает сестра. – Они говорят себе так: «Эта актриса делает аншлаги, делает один вечер за другим, ее знают, любят, помнят, она украсит мой фильм». И приглашают. Никто не пригласит из жалости, никто не скажет: «Раневскую все забыли, дам я ей маленькую роль». Ты знаешь, какая болезнь самая заразная?

– Холера? – не совсем уверенно говорю я, удивляясь такому неожиданному повороту. – Или нет, кажется, чума заразнее…

– Самая заразная болезнь это невезение! – перебивает сестра. – Возьмешь в труппу одного неудачника, погорит весь театр! Один неудачник лишит картину успеха! Знаешь, почему не вышли в прокат «Родные берега», где я с таким выражением читала стихотворение Анны Андреевны? Никто не знает, все только предполагают, а я знаю точно. Из-за того, что одним из операторов в этой двойке новелл был Яша Кулиш, хороший человек, но ужасный неудачник! Он был оператором у Билинского в «Заставе у Чертова брода», и эта «Застава» пошла к черту! Даже Маринкино участие не спасло картину. Билинский с Яшей сняли другую картину, о гражданской войне на Украине, так и ее смыли! Яша был оператором у Брауна в «Морском ястребе», так они едва успели унести ноги из Одессы перед самым приходом фашистов! И как после этого можно было его куда-то приглашать?! Я Яшу уважаю как человека, я им восхищаюсь, он такой добрый, но если в картине оператором Яша, я там играть не стану. Какую бы роль ни предложили, хоть саму Раневскую в «Вишневом саде», все равно не стану! Впрочем, сейчас и не получится, потому что Яша ушел в документалистику, он снимает научно-популярные фильмы. Самое подходящее дело для такого невезучего человека, и надежный кусок хлеба, потому что съемки идут непрерывно, не успеешь закончить один фильм, как уже пора делать следующий.

Как же я люблю такие долгие разговоры ни о чем, когда темы меняются одна за другой и в конце уже не вспомнить о том, с чего мы начали. Тепло на душе.

04.11.1962

Оказывается, Фрумсоны до сих пор живут в Ростове. Сестра от кого-то услышала о них. Я поняла, что она совершенно не расположена возобновлять былые знакомства и поддерживать связи времен своей таганрогской юности. Улучив удобный момент, я поинтересовалась причинами подобного поведения и услышала в ответ резкое: «Фаня Фельдман стала Фаиной Раневской, она теперь совсем другая, и жизнь у нее другая, и круг общения у нее другой». Да, сестра теперь совсем другая. Когда-то над ней можно было безбоязненно подшутить, когда-то она была такой незаметной, тихой… Даже и не верится. Как же время меняет людей! А я из бойкой красотки превратилась в тихую, незаметную даму, со следами былой красоты на лице, как принято выражаться в сентиментальных романах. Сейчас я немного похудела, черты лица стали чуточку резче, глаза кажутся крупнее… Совсем как в молодости. Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!

07.11.1962

Сорок пять лет – какой огромный срок! «Они не продержатся и года», – утверждал мой покойный муж. Отец думал иначе, поэтому поспешил уехать, совершенно не заботясь о том, что случится с оставленным имуществом. Некоторые, уезжая, оставляли доверенных людей следить за своим добром, оставляли им деньги на расходы. А что толку? Все, что осталось, пропало безвозвратно. Наверное, миру суждено было измениться, иначе бы он не изменился. Уверена, что потомки назовут ХХ век тяжелым веком. Кажется, пронесло – войны с Америкой на сей раз не будет. Третья мировая война за полвека – это уже слишком! Что за век!

11.11.1962

В детстве у докторов были теплые руки. Сейчас же они почему-то всегда холодные. Не исключаю, что сказывается моя нелюбовь к медицине и всему медицинскому. Сестра ходит со мной, а если не может сама, то попросит Ниночку сопровождать меня. Чувствую себя совершенной развалиной. Одна бы я, конечно, не справилась бы, я не понимаю почти ничего в том, что говорят врачи. У сестры в этом отношении больше опыта. Она, бедняжка, и болеет больше моего, и совсем недавно дневала и ночевала в клинике у П.Л. Я внимательно наблюдаю за выражением ее лица, когда она выходит от доктора. Судя по всему, дела мои не так-то уж и плохи, просто я себя немного, как выражаются доктора, «подзапустила». Ну и смена климата тоже повлияла не лучшим образом. Это с севера на юг можно переезжать без последствий, а вот смена турецкого климата на московский сказывается на здоровье неблаготворно.

13.11.1962

Плохие новости положено узнавать 13-го числа. Мне придется серьезно полечиться. Скорее всего, не обойдется без клиники, во всяком случае, сестра уже договаривается с каким-то профессором, говорит, что это пока так, на всякий случай, но, судя по всему, здоровье мое пошатнулось настолько, что, возможно, понадобится операция. Пока доктора говорят «возможно», но так они говорят сегодня. Доктора, адвокаты и биржевые дельцы сегодня говорят одно, завтра другое, послезавтра третье. Радует одно, месяца через полтора, много – через два, я сумею вернуться к прежней своей жизни. Разумеется, с определенными ограничениями. Регулярный прием лекарств, регулярный тюбаж, диэта, минеральная вода. Ехать на воды мне пока категорически запретили. «До апреля – никаких поездок!» – сказала доктор. Это меня не сильно огорчило, потому что зимой на водах делать нечего. Поедем весной. Сестра сказала, что она непременно добудет путевки в какой-то невероятно хороший санаторий, в котором отдыхают члены цэка. По ее рассказам выходит, что это не санаторий, а настоящий Château de Fontainebleau[149]. «Или ты хочешь в Крым?» – спрашивала она. В Крым я не хочу, потому что с Крымом у сестры связано много воспоминаний и отдых там может оказаться не просто сентиментальным, а растравляющим душу. Наступает возраст, когда хочется вспоминать не все и не каждый день. К тому же воспоминания воспоминаниям рознь. Одно дело, просто вспомнить о чем-то, и другое – оказаться там, где ты была когда-то, много-много лет назад, увидеть, что ничего не изменилось, а просто ты постарела. Ностальгия часто берет меня в свой сладостный плен, но я поддалась ей всего однажды, когда решила побывать в Лозанне. Мне хватило одной поездки, одного дня, для того чтобы понять, что ностальгия в малых дозах является лекарством, а в больших превращается в яд. Нет, лучше Пятигорск или Ессентуки.