владеть оружием. Она тоже любила классическую музыку и оперу. Хелен много знала об искусстве и тоже любила работы Сальвадора Дали. «Удивительная удача», – думала я.

Мы вместе решили изучать иностранный язык – Хелен давно мечтала о партнере для изучения итальянского, а тут появилась я. Ей, как она говорила, было очень одиноко, а потому в те дни, когда на смену заступал офицер Джонсон и оставлял мое окошко в железной двери камеры открытым, мы могли часами болтать обо всем на свете. Искренне полюбив Хелен, я тем не менее прислушалась к совету своего адвоката, и когда она начинала интересоваться ходом моего дела, говорила, что не хотела бы это обсуждать. Хелен не настаивала, но немного обижалась, что доставляло мне серьезные душевные переживания. Хелен стала первым человеком, с которым я общалась через маленькое окошко для еды.

Ладони на тюремном стекле

Спустя пару недель мне разрешили тюремное свидание. Они разрешались два раза в неделю по 30 минут каждое. Для этого необходимо было подать специальную заявку в администрацию тюрьмы. Встречи, или, как они еще назывались, бесконтактные визиты, проходили в длинном узком бетонном зале с высоким, наверное, в пять метров, потолком, отчего в помещении царило постоянное эхо. На расстоянии не больше шага напротив бетонной стены располагались шесть бетонных пеньков, каждый из которых предполагался для заключенного, общающегося через телефонную трубку с посетителем по ту сторону толстого стекла. Места разделялись невысокой металлической перегородкой. Пока я находилась в режиме сегрегации, в комнате для свиданий я была одна.

Моим первым бесконтактным посетителем стал Джим. Когда он увидел меня за стеклом, сжимающей телефонную трубку, на его глаза едва не навернулись слезы. Но он по-мужски подавил эмоции, взял себя в руки и улыбнулся:

– Привет, Мария! Как ты?

– Нормально, Джим. Как говорят русские: «Не дождетесь!».

Так к нашим ночным телефонным переговорам добавились телефонные переговоры сквозь стекло. Мы старались не говорить ничего важного о моем деле, понимая, что все разговоры записываются и каждое неаккуратно сказанное слово будет обязательно использовано против меня в суде. Потому мы решили, в лучших традициях нашей дружбы, говорить о науке, космосе, религии и путешествиях. Я много рассказывала ему про Алтай, красоты российских просторов. Наши разговоры позволяли мне вырваться из тюремного плена, забыть о страшном настоящем и еще более пугающем будущем. Мы даже выработали специальный, только наш, жест приветствия и прощания: оказавшись друг напротив друга, пока не видел надзиратель, я на миг касалась ладошкой холодного тюремного стекла, а он по ту сторону прикладывал свою руку к моей. Это был бесконтактный контакт, обмен энергиями, он будто придавал мне сил не сдаваться. Я знала, что по ту сторону стекла есть человек, который верит мне и никогда не оставит в одиночестве. Когда время визита истекало и меня возвращали в камеру, энергия этой руки и нашей беседы, похожей на полет свободного разума, придавала мне силы пережить следующую неделю до новой встречи с ним.

«Если в мире действительно есть платоническая любовь, – написала я однажды в своем дневнике после встречи с Джимом, – то это именно она. – Самоотверженная и верная, без тени корысти и лжи, основанная на сострадании к невинному узнику, оказавшемуся в беде по велению политических кукловодов в высших эшелонах американской власти. У этой любви нет национальности, у нее нет конфликта на почве политических взглядов, а ведь они у нас с Джимом диаметрально противоположны».

Первый допрос ФБР

– Мария, – сказал мне однажды Боб, когда меня привели в комнату для встреч с адвокатами. – ФБР и прокуратура хотят с тобой поговорить. Они предлагают забирать тебя на беседы пару раз в неделю. Решать тебе, но я думаю, что это может быть нам полезным – пусть они услышат тебя. Может быть, это убедит их в необходимости просто прекратить этот цирк. Видеть материалы дела – это одно, а услышать тебя, совершенно искреннего и невиновного идеалиста, – это другое.

– Я не против, Боб, – кивнула я. – Мы же это им давно предлагали, еще до моего ареста. Мне нечего скрывать, я ничего не сделала.

– Хорошо, – улыбнулся Боб. – Я им передам. Надеюсь, у этих людей есть остатки мужества, чтобы признать, что все это дело и яйца выеденного не стоит. И они просто отзовут иск.

Через пару недель Боб сообщил, что ФБР подготовило все необходимые документы для начала моих допросов. Этот процесс включал в себя подготовку специального ордера на транспортирование меня из здания тюрьмы в место проведения допросов. Нетрудно догадаться, что этот документ, как и все мои перемещения, был строго засекречен.

И вот настал тот день, когда на пороге моей одиночной камеры появился надзиратель, который приказал мне собираться на «интервью». Что скрывается за этим словом, мне было уже понятно.

На первом этаже тюрьмы ждали двое агентов ФБР. Один из них – Кевин Хельсон в неизменно черном с иголочки костюме, белоснежной сорочке и ярко-салатового цвета галстуке, тот самый ведущий агент по моему делу, который проводил обыск в моем доме полгода назад, а три месяца спустя – мой арест на пару с агентом Мишель Болл, которая впервые в моей жизни защелкнула металлические наручники на моих запястьях. А с ним еще один товарищ – его ранее видела на обыске в моем доме ломавшим мою тумбочку в поиске секретных передатчиков связи с Москвой.

– Здравствуйте, Мария! – улыбнулся мне Кевин. В полумраке тюремного смрада среди стонов и воя заключенных из одиночных камер эта улыбка смотрелась очень странно. Я всегда думала, что, прежде чем принимать решения о заключении людей, гособвинителям стоит самим хотя бы раз побыть в роли заключенного, в одиночной камере, например, чтобы почувствовать всю меру ответственности за свои действия. – Готовы?

Я только молча кивнула.

– Тогда лицом к стене, – продолжая улыбаться сказал Кевин.

Я покорно повернулась и положила руки на грязную бетонную стену. На меня снова надели наручники и кандалы. Когда процесс облачения в железо был завершен, я, гремя цепями, пошла к выходу.

В гараже уже ждал знакомый мне новенький внедорожник ФБР, чисто вымытый и с запахом свежей кожи в салоне, от которого с непривычки после тюремного смрада закружилась голова. Меня погрузили на заднее сиденье.

– Расслабьтесь, Мария, – развернулся ко мне Кевин с пассажирского сиденья возле водителя, – нам ехать около часа. Музыку хотите?

– Нет, спасибо, – отрезала я.

Часовая поездка, к моему удивлению, заняла минуты три. Едва выехав из одного гаража, машина завернула за угол все того же здания тюрьмы