хорошо! Вы увидите. Я буду в ней немножко писать, и очень многие другие тоже — немножко. А магазин — это питательная ветвь. Нам нужны только шкафы, и — всё! А помещение — бесплатно, ибо оно при редакции. А приказчик — один, ибо торгуют книгами — жена Гриневицкого и ее сестра, обе дело это знающие! И потому — ура!

Дальше — альманах. В нем участвуют: Чириков, Андреев, Бунин, Телешов, я, Чехов, Вересаев, Полнер, Поссе и еще несколько личностей. Он должен выйти в свет в январе. Размер — около 20 л. Цена 1 р. 50. Литературно-художественный и публицистический, с иллюстрациями. Скирмунт предлагает денег на издание. Но — мне это не очень нравится. Я бы желал, чтоб это было делом «Знания».

Боже мой, как хотелось бы видеть Вас и говорить с Вами. Я чувствую, что Вы, читая все это, качаете головой и вообще — не одобряете. А я — не умею говорить серьезно о деле, т. е. — писать серьезно не умею. Мне все кажется, что это не я пишу. А говорить — я могу, и очень убедительно. Иногда, ночью, я начинаю говорить сам с собой и — знаете? — ужасно ловко выходит! Серьезно.

Вы знаете: я напишу цикл драм. Это — факт. Одну — быт интеллигенции. Куча людей без идеалов, и вдруг! — среди них один — с идеалом! Злоба, треск, вой, грохот. Другую — городской, полуинтеллигентный — рабочий — пролетариат. Совершенно нецензурная вещь. Третью — деревня. Эта и удастся и пойдет. Понимаете: сектант-мистик, сектант-рационалист, деревня — косная, деревня — грамотная, мышьяк, снохач, кулак, зверство, тьма, и в ней — огненные искры стремления к новой жизни. Еще одну: босяки. Татарин, еврей, актер, хозяйка ночлежного дома, воры, сыщик, проститутки. Это будет страшно. У меня уже готовы планы, я вижу — лица, фигуры, слышу голоса, речи, мотивы действий — ясны, все ясно! Жаль — у меня две руки и одна голова. В этой голове все путается, в ней — шумит, как на ярмарке, порою все скатывается в один клубок, скипается в одну бесформенную груду, становится мне тогда тошно, досадно, сердце давит мысль о том, что не успеешь, а я хочу успеть. Здоровая, славная штука — жизнь! Вы чувствуете это?

Страшно хочу, чтоб Вы скорее прочитали пьесу и сказали мне о ней откровенно — что это? Она не нравится мне, да! Но я знаю теперь, в чем дело! Я это поймал! Я теперь слажу!

Ужасно, страстно хочется говорить с Вами, видеть Вас! Чорт бы их побрал, все дела Ваши, т. е. — мои! Они Вам — якорь на шее, но Вы не хотите сказать этого мне, Вы слишком великодушны. И это — нехорошо, знаете! Обнимаю Вас, очень!

Пожалуйста, дайте Ал[ександру] Иван[овичу] денег охотно. Он очень чуткий человек.

А. Пе[шков]

168

Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Между 13 и 21 октября [26 октября и 8 ноября] 1901, Н.-Новгород.

Славный мой друг!

Спасибо за хлопоты обо мне! Не забудь о карточках для меня.

Пристально слежу — по газетам — за тобой, горжусь и радуюсь. Страшно приятно было читать о твоем триумфе в «Псковитянке» и досадно, что не могу я видеть тебя на сцене в этой роли. Если действительно пустят в Ялту — всеми правдами и неправдами постараюсь остаться хоть на сутки в Москве, чтобы видеть тебя. Очень хочется!

Меня здесь очень прижимает полиция. Но это пустяки всё.

Деньги тебе возвратит Художественный театр, как только цензура пропустит мою пьесу.

Пока — до свидания. О дне выезда из Нижнего сообщу тебе. Можно ли ожидать, что ты в пост будешь в Ялте? Все мои семейные и приятели кланяются тебе низко.

А. Пешков

Сообщи подробности, о письме Святополка.

169

А. П. ЧЕХОВУ

Между 23 и 28 октября [5 и 10 ноября] 1901, Н.-Новгород.

Спасибо за письмо, Антон Павлович!

Я очень обрадовался, когда прочитал его, и особенно ужасно доволен Вашими указаниями! Дело в том, видите ли, что пьеса мне не нравится, совсем не нравится, но до Вашего письма я не понимал — почему? — а только чувствовал, что она — груба и неуклюжа.

А теперь я вижу, что действительно Тетерев слишком много занимает места, Елена — мало, Нил — испорчен резонерством. А хуже всех — старик. Он — ужасно нехорош, так что мне даже стыдно за него.

Но — вскорости я увижу Вас! Мне разрешили жить до апреля в Крыму — кроме Ялты. Выезжаю отсюда около 10-го числа и поселюсь где-нибудь в Алупке или между ею и Ялтой. Буду — потихоньку от начальства — приезжать к Вам, буду — так рад видеть Вас! Я, знаете, устал очень за это время и рад отдохнуть. Затеваю еще пьесу.

Написал Ярцеву письмо с просьбой подыскать мне какую-нибудь квартиру, заканчиваю здесь хвои делишки, распродаю имущество и — еду!

А пока — всего доброго Вам, всего хорошего! Писать не буду больше, потому что голова у меня болит и в ней какая-то путаница.

Крепко жму руку. Поклонитесь всем знакомым.

А. Пешков

170

В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «С.-ПЕТЕРБУРГСКИЕ ВЕДОМОСТИ»

28 или 29 октября [10 или 11 ноября] 1901, Н.-Новгород.

Письмо в редакцию.

Очень прошу напечатать нижеследующее:

1. В 10-й книге журнала «Вестник всемирной истории» помещена заметка без подписи, под заглавием «Нашим новым читателям», а в заметке этой, между прочим, сказано: «Мы надеемся дать окончание одного беллетристического произведения…» и т. д.

Ко мне письменно и лично обращаются бывшие читатели «Жизни» с запросами, не идет ли в этой заметке речь о конце повести моей «Трое».

Я не имею возможности отвечать на письма каждому в отдельности и потому отвечаю печатно: нет, речь идет, очевидно, не о моей повести, — представитель журнала г. Головинский обращался ко мне с предложением дать окончание «Троих» «Вестнику всемирной истории», но я ответил, что не могу исполнить его желание.

2. Я получил также с десяток писем по поводу книжки «Максим Горький. Афоризмы и парадоксы». Авторы писем упрекают меня в том, что я выпускаю на книжный рынок книги, не имеющие никакого литературного значения.

Считаю нужным заявить, что книга, возбудившая вполне справедливое негодование моих корреспондентов, составлена и напечатана без моего ведома лицом, мне неизвестным. Составитель книги приписал мне взгляды и мнения моих героев. Думаю, что на книгах подобного рода должно стоять имя составителя.

3. Жалуются и негодуют также на то, что разные господа переделывают мои рассказы в драмы, а я это разрешаю.

Каюсь: однажды — года