— Эй ты, сопляк! Где это твоя сестра так налакалась? — Спохватившись, капельдинер сделал попытку ухватить Элиота за куртку, но было уже поздно: они уже отошли на несколько шагов, через плотную толпу зрителей не пробиться.

— Наблюет в зале, обоим сверну шею!

Элиоту не пришлось искать: толпа сама занесла их в партер. У него отвисла челюсть: он не ожидал увидеть ничего подобного. Никогда не думал, что помещение здесь такой высоты, что в небе над ними будут парить ангелы и с затаенной грустью поглядывать на сгрудившихся далеко внизу смертных. Вдоль стен — длинные ряды балконов, там уже сидят люди. Поблескивают лорнеты, порхают веера. Постояв несколько секунд с разинутым ртом, он засмеялся — никогда раньше картина мира не являлась ему с такой ясностью. Здесь, внизу, толпа полунищих, оборванных, толкающихся горожан, а там, наверху, на мягких креслах уселись богатеи. А у самой сцены — небольшая задрапированная ложа с покрытыми сусальным золотом пилястрами. Там сидит всего один зритель в белом парике. Средних лет, прямая спина, будто аршин проглотил. Золотистый камзол, голубая перевязь, на груди — бело-голубой крест.

Элиот подергал соседа за рукав.

— Кто это? Вон там, в голубятне.

— Где? — Тот недовольно нахмурился, но, увидев, на кого показывает мальчик, расплылся в улыбке. Всегда приятно посплетничать.

— Принц Фредрик Адольф собственной персоной. Глянь, какая морда недовольная. Губу оттопырил, отсюда видно.

— А почему?

— Герцог Карл уехал в Сконе и взял с собой нашего будущего короля. В последний раз, когда герцог уезжал, его место во главе опекунского совета должен был занять Фредрик Адольф. Но наш-то принц не дурак, предпочел охоту и девок. Может, и зря. Доверия ему больше нет. Удивляться нечему. Вряд ли он и сам удивляется, но все равно морда кислая. Все хотят получить что-то задарма… мало кому удается.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец занавес поднялся, и началось представление.

— Гляди-ка, Юртсберг, — прошептал тот же дядька. — Вон тот, с кистью и палитрой. Самый выдающийся актер у нас на севере.

Элиасу трудно понять, что происходит на сцене. Ему очень беспокойно — и от опасности затеи, и от необычности обстановки, а артисты говорят быстро и ненатурально. Что-то он все же сообразил: дочка вышла замуж по любви, а отец рассердился. Она хоть и счастлива, но очень переживает из-за отцовского гнева. Как и все, он смеется над проделками капитана Струтца, который изо всех сил старается рассмешить публику: бормочет что-то по-французски и то и дело спотыкается о свою чересчур длинную саблю. Изображает неудачливого жениха.

В антракте на сцене появляются танцовщицы… и вот наконец она: мамзель Клара. В желтом платьице.

— Посмотри, — дернул он девушку за рукав. — Нет, ты только посмотри, какая она красивая. Вон та, блондинка слева.

Сердце замирает — только бы не сломала каблук, только бы не поскользнулась, на потеху публике. Но все идет хорошо, а когда девушки выстраиваются на поклон, она поднимает юбку выше всех, чуть не до коленей, и косится в сторону ложи. Публике танцовщицы очень понравились, аплодисментов даже больше, чем после театрального действия. Их провожают одобрительным свистом.

Элиас уже увидел все, что хотел. После третьего акта он собрался уходить, но в такой толпе не протолкнуться, к тому же его ухватил за рукав все тот же посвященный в тайны двора сосед.

— Погоди! Сейчас появится автор, надо и ему похлопать.

На сцену вывели молодого человека, почти мальчика. Ворот рубахи расстегнут, болтается на шее. Он начал говорить так тихо, что уже через несколько секунд кто-то из публики засвистел, послышались крики — громче, громче!

— Нечего шептать в бороду! — заорал кто-то.

Элиас удивился — никакой бороды у юноши и в помине нет. Бедный автор покраснел, попробовал говорить громче — и тут же выяснилось, что он вдребезги пьян и мало что понимает в происходящем. Восторг публики достиг предела. Его подбадривали, давали дурацкие советы, пока директор не сообразил, что происходит, и послал служителей. Те бережно, но решительно увели драматурга со сцены и спасли таким образом от самого себя.

Элиас настолько увлекся происходящим, что только сейчас заметил — сосед сунул руку девушке между ног. Элиас с яростным воплем отбросил руку.

— Постыдился бы, парень! Я тут тебе сказки рассказываю, а ты вон что. Вместо спасибо, что ли? Какой ей вред? Что у нее есть такого, чего на всех не хватит? А ты сам-то кто? Она, как видишь, не возражает.

Как только Элиас вышел на театральную площадь, приятное возбуждение уступило место безнадежности и тоске. Он то и дело косился на девушку. Стало окончательно ясно: все его усилия ни к чему. Похожа на разодетую куклу для девчонок, такая же неуклюжая и бессмысленная. Изжелта-бледная кожа, тусклые, плохо расчесанные волосы. Платье, которым он так гордился, висит на ней, как парус на просушке. А теперь, когда повыпадала половина его булавок, и вовсе… смотреть грустно. Как он мог клюнуть на это платье? Тряпку из Помоны, квартала бедняков и совсем нищих? Ткань потерлась, краски выцвели. Пахнет чужим потом и другими телесными выделениями. Наверняка этому дурацкому платью больше лет, чем им обоим вместе. Передавалось из поколения в поколение. Может, похоронить в нем кого-то хотели. Вряд ли — сообразил Элиас, оно даже для похорон не годится.

Покачал головой и грубо дернул девушку за руку. Она послушно двинулась за ним.

Кто-то их преследует. Откуда взялось это чувство, он и сам бы не мог сказать. Поначалу-то все шли в одном направлении, но у него давно уже выработалась привычка время от времени коситься через плечо. Никогда не знаешь, что там за спиной. Мало ли кто, только и дожидается подходящего случая… и заметил странную тощую и кривоватую фигуру. Другие спешат по домам, а этого тянет за ними, будто на невидимой веревке. Не приближается и не отстает. Может, и хромота притворная. Они-то движутся еле-еле, вот и придумал повод идти, не догоняя: не могу, мол, быстрее, хромой. Тогда плохо; лучше б и вправду хромал.

Элиас все еще не уверен — не случайность ли. Но, если их и в самом деле преследуют, а преследователь и в самом деле хромоногий, шансов у инвалида немного. Элиас ускорил шаг, он чуть не тащил девушку за собой. Свернул в переулок — знакомый как пять пальцев, там есть проход во двор, а двор открывается еще в два переулка.

Обогнул еще один угол, схватил девушку и затолкал под телегу. Она так ловко последовала за ним, что Элиас даже обрадовался, несмотря на серьезность момента.

Старался дышать глубоко и тихо, на всякий случай прикрыл рот девушки ладонью.

И вот шаги. Неровные. Это хорошо: теперь он их не видит, притворяться незачем; значит, и вправду хромой. Остановился — должно быть, смотрит то в одну сторону, то в другую, пытается понять, куда они скрылись. Разразился потоком ругательств, пнул ногой какую-то жестянку, та с бренчанием покатилась по булыжнику. Между спицами колеса Элиасу удалось его разглядеть — голубой китель, мятая шляпа, на перевязи ореховый прут вместо шпаги. Типичный пальт. Отощавший, никому не нужный списанный солдат с отрезанными или оторванными пальцами ноги. А может, неправильно срослась сломанная нога.