В некоторых ульях пчелиным семьям прямо-таки не терпелось роиться. Отчего это происходило, я так никогда толком и не понимал, но матку приходилось менять, выбирая на развод лучших и борясь с искушением сохранить прежнюю. Большинство маток я в этом году уже поменял, но кое-где оставил в живых старых. Особенно надежных, тех, что способны откладывать яйца три года подряд. Образцово-показательных, чье потомство мне хотелось сохранить.

В улье, к которому я подошел, жила как раз такая матка. Улей был розовым, а рой в нем — невероятно трудолюбивым. Жившие в розовом улье пчелы приносили самые большие взятки́[3]. На этих пчел я мог положиться, они меня никогда не подводили. Меда здесь уже накопилось столько, что мне пришлось добавить две дополнительные рамки. Две тяжелые рамки с сотами, полными меда. Я сюда целых две недели не заглядывал — все больше занимался ульями в других местах пасеки.

Том все никак не шел у меня из головы, и я даже на леток особо внимания не обратил — просто взял и снял крышку. Похоже, Том вообще решил с нами не разговаривать. Ни про стипендию не рассказывал, ни о том, чем думает дальше жить. А может, он и звонил, но лишь когда меня не было дома. Может, разговаривает с Эммой, а она все от меня скрывает. Ну, я события тоже не торопил. Вдруг Тому просто надо хорошенько пораскинуть мозгами? Когда новостей нет — это, считай, хорошие новости. Где меня искать, он знает, ферма как стояла, так и стоит, никуда не делась с того раза, как он изволил сюда пожаловать.

Да что же это, я, что ли, соскучился по нему?

Я положил крышку на землю и лишь сейчас собрался с мыслями. Потому что звук был не такой, как обычно. Не такой, каким должен быть. В улье было чересчур тихо.

Я вытащил утеплитель. Ну теперь-то я их услышу?

Наклонившись пониже, я осмотрел леток.

Пчел там не было.

Потом я проверил верхнюю рамку. С сотами все было в порядке. И меда много.

Вот только куда же подевались пчелы?

Наверное, в следующей рамке. Ну да. Наверняка.

Где же им еще быть-то?

Я поднял верхнюю рамку, и спина моя взбунтовалась. Ногами! Присел и поднял! Я старался унять тревогу, медленно и осторожно положил рамку на траву, выпрямился и заглянул в следующую.

Никого.

Расплод. Ну естественно — они в сотах для расплода! Я быстро вытащил решетку, отделявшую трутней и матку от остальных пчел. Солнце висело прямо у меня над макушкой, так что не заметить чего-то я просто не мог.

Пустой. Улей был пустым.

Нет, расплода-то в нем было много, но этим все и ограничивалось. Еще там ползало несколько только что вылупившихся пчел. Бедные неприкаянные сиротки…

В самом низу я отыскал матку. На спинке у нее была бирюзовая точка — так я помечал всех маток. К матке жались молодые пчелы. Дети. Они не танцевали и казались какими-то вялыми. Одинокие. Брошенные. Мать и дети, покинутые рабочими пчелами. Покинутые теми, кто должен был о них заботиться. Обреченные на смерть.

Я осмотрел землю вокруг улья. Но и там пчел не было. Они просто исчезли.

Осторожно вернув на место решетку и рамки, я заметил вдруг, что подозрительно быстро моргаю. А руки у меня тряслись и похолодели, словно тут вдруг наступила сырая промозглая осень.

Я повернулся к другому улью. Леток смотрел в другую сторону, так что я с того места, где стоял, его не видел, но я и так все понял: в другом улье тоже было тихо.

Клещей тут нет. И ничем мои пчелы не болели. Ни на кладбище, ни на поле битвы не похоже. Ни единой дохлой пчелы.

Они просто ушли.

Бросили матку почти одну.

Грудь сдавило, и я побыстрее закрыл улей крышкой. И открыл следующий.

Во мне еще теплилась надежда, поэтому руки мои быстро сорвали крышку.

Но нет. Та же картина.

Еще один улей.

То же самое. Следующий. И еще один.

И еще.

Я поднял голову.

Они стояли передо мной, разбросанные по полю. Мои ульи. В которых жили мои пчелы.

Двадцать шесть ульев. Двадцать шесть пчелиных семей.

Пока Эдмунд спал и набирался сил, я посвятил себя пчелам. Наступил новый день, вновь показалось солнце, осушившее мои слезы. Разумеется, ничем он не болен, просто устал. Тильда права. Днем раньше, днем позже — какая, в сущности, разница? Главное, чтобы он увидел мое изобретение, и тогда уж непременно пробудится к жизни!

Я создал невероятные возможности для наблюдения, а чтобы лишний раз не нагибаться и не мучить спину, разместил улей на порядочной высоте. Приспособились пчелы удивительно быстро. Они собирали пыльцу и нектар и постоянно давали расплод. Все шло так, как и должно было. Лишь одна их особенность вызывала мое непрестанное удивление: стремление непременно прикрепить восковые пластины к какой-нибудь поверхности. Я пытался вмешаться, однако если пластины располагались чересчур близко к стенкам улья, то пчелы залепляли щель смесью воска с прополисом, вязкой субстанцией, во многом состоявшей из древесной смолы. Если же пластины значительно отстояли от стенок улья, то пчелы чувствовали свободу и принимались строить диагональные соты. Потребность пчел во что бы то ни стало отыскать опору для сот значительно усложняла сбор меда. Здесь крылась загадка, над которой мне еще предстояло поломать голову.

Когда он пришел, я стоял возле улья. Я заметил его раньше, чем он меня. От его вида сердце мое сжалось. На нем была его вечная широкополая шляпа, отбрасывающая на лицо тень, и рубаха, такая просторная, что его худощавое тело казалось еще более щуплым. На плече висел мешок — хорошо мне знакомый старый мешок из парусины, битком набитый пробирками, пинцетами, скальпелями и даже мелким зверьем.

Я сделал вид, будто занят ульем. Возможно, этого момента я и ждал так бесконечно долго, однако мне вовсе не хотелось показывать, чтó именно я поставил на карту. Толком не соображая, что делаю, я засунул руки в улей, так что если смотреть на меня со спины, с тропинки, казалось, будто я с головой ушел в работу, поглощенный моим детищем — только моим, и ничьим более.

Его шаги звучали все ближе. Он остановился. Кашлянул.

— Ну надо же!

Я обернулся, изобразив притворное удивление:

— Рахм.

Он сухо улыбнулся:

— Значит, слухи оказались правдивыми?

— Слухи?

— Вы оправились от болезни и вновь в строю.

Я выпрямился:

— Не просто в строю. Таким полным сил я никогда еще себя не чувствовал. — Это прозвучало глупо и напыщенно.

— Рад слышать, — без улыбки ответил он.