— Пусть они делают что хотят. Мы неприкасаемые.

— Это я и имею в виду.

— Как и я. И если мне суждено умереть, я хочу, чтобы это было вот так, чтобы ты был во мне.

Там он и оставался. И еще долго после того, как стало ясно, что целью была Валлетта, долго после того, как первые бомбы со свистом и грохотом пошли на цель, он продолжал оставаться в ней. И когда небеса грохнули и раскололись, они вместе повернулись на кровати. Жуткий взрыв тряхнул здание, но их тела продолжали содрогаться. И когда налет достиг апогея, они тоже напряглись, словно их отчаянный вызов мог прогнать этот смертельный шторм.

Это они и сделали, и их крики, говорившие об освобождении, слились с рокотом последних бомбардировщиков, уходивших домой на Сицилию, и провожавшими их несколькими последними разрывами.

Влажные и усталые, они долго лежали в объятиях друг друга, наслаждаясь странной тишиной, и едкий запах кордита проникал в комнату через портьеры.

— Это было… ничего подобного я в жизни не испытывал, — признался Макс.

— Земля и под тобой качалась?

Они тихонько засмеялись, поцеловались и теснее прижались друг к другу.

— Я говорила тебе, что они нас не тронут.

— Они были чертовски близко.

На пике рейда чудовищный взрыв потряс здание до самого основания — наверное, мина на парашюте, которую один из расчетов «бофоров» снял до того, как она успела приземлиться.

Снаружи на одной ноте прозвучало сообщение, что «Налет окончен».

— Они вернутся, — сказал Макс.

Теперь они знали развитие событий. Кессельринг всю ночь будет бросать самолеты, меняя цели. Сомнительно, что Валлетту ожидает еще один налет, но исключать такой вероятности не стоило.

— Может быть, тебе стоит уйти, — сказала Митци.

— А может быть, я не хочу. Может, я хочу понять, почему ты меня сюда пригласила.

— Ты знаешь причину. И я знаю, что ты знаешь, потому что Лайонел рассказал мне днем. Он встретился с тобой на базе подлодок.

— Это верно.

— И вы, наверное, весело провели время? Как давно вы знакомы? Три дня? Четыре? Неделю? Дольше?

— Хьюго рассказал мне…

— И ты не подумал поделиться со мной?

— Он упомянул об этом позже, после того как мы с тобой поговорили.

С минуту Митци лежала молча.

— Прости, но выглядит так, словно я последний человек, который услышал, что покидает остров.

— Ты должна радоваться. Дела тут еще долго не улучшатся.

— Александрия звучит как-то мрачновато.

— Ну уж нет.

Ему понравилось время, проведенное в Александрии, хотя его восторженная оценка этого места, видимо, объяснялась тем фактом, что он прибыл прямо из Атбары, пустынного, продуваемого ветрами угла Судана, где провел пару нелегких месяцев на курсах разведки.

— Бар в Виндзорском дворце стоит того, чтобы его навестить, — сказал Макс. — Коктейли у них непревзойденные.

— Господи, прямо блестящее будущее по Бедекеру.

— Я просто говорю, что здесь самое плохое место. По крайней мере, ты не будешь каждый день опасаться, что тебя разорвет на куски.

— Лайонел уверен, что Александрия падет.

— Значит, он должен поговорить с Эллиотом.

— Эллиотом? Что он вообще знает?

— Явно больше того, чем хочет показать.

Митци поцеловала его в губы.

— Ты такой нежный и искренний.

Часть его ощетинилась от снисходительного тона Митци, и если он не отреагировал, то лишь потому, что хотел вернуть разговор к ее скорому отбытию по причинам, которые не позволили бы назвать его ни нежным, ни искренним.

— Лайонел сообщил точно, когда он уходит?

— В понедельник. Они все еще заняты ремонтом. Его лодка уйдет последней.

Четыре дня — это пустяки. Он должен шевелиться быстрее.

— Он сказал, что ты еще ненадолго останешься, может, переберешься к Рейндольсам в Сент-Джулиан.

— Ни в коем случае. Офицер из службы морского транспорта на следующий день посадит меня в Калафране на гидроплан.

— И что тогда? Простимся?

— Скорее всего. Но я не могла отбыть, не поговорив с тобой.

— Звучит интригующе.

— О, более того.

Она погрузилась в нервное молчание.

— Митци…

Она взяла его руку и нежно положила себе на живот. Ночная рубашка давно была задрана, и он почувствовал, какой грубой была его рука на нежной коже вокруг пупка.

Он уже был готов заговорить, когда его осенило.

— Я тут кое о чем подумал. — Он повернулся на бок, лицом к ней. — Я ошибаюсь?

— Нет. Это твой.

— Ты уверена?

— Он не может быть его.

— Он был в патрулировании?

— Даже если бы был здесь.

— Не понимаю.

— Все очень просто.

Митци объяснила, что они не раз пытались обзавестись ребенком, но ничего не получалось. Придя к выводу, что в бесплодности их стараний виновата она, Лайонел как раз перед войной отправил ее к врачу в Лондон. Он был не в курсе дела, что она уже дважды посетила специалистов на Харли-стрит, и оба заверили, что она полностью здорова. Третий был точно такого же мнения: у нее все в полном порядке, и за неудачи, скорее всего, отвечает муж. Она до сих пор не могла понять, почему соврала Лайонелу, но сделала это, взяв на себя груз бесплодной жены, чтобы уберечь его от позора.

Так уж получилось, что вскоре началась война, дав им возможность не касаться этой темы. Ни один из них не хотел, чтобы ребенок очутился в этом бушующем мире. Но, похоже, именно это и случилось.

— Прошло мало времени — максимум два месяца, — но он уже живет. Я знаю, что так и есть.

Макс с трудом нашел слова.

— И что ты хочешь делать?

— Я хочу ребенка, Макс.

— От меня? Или вообще ребенка?

— Возможно, это мой единственный шанс.

— Нет, если ты заведешь другого любовника.

— Это нечестно. Я не избегала возможности забеременеть от тебя.

— Значит, осечка?

— Продуманная.

— Продуманная? — усмехнулся он.

— Плохое питание. Оно сказывается на наших менструальных циклах. Если не веришь мне, спроси Лилиан.

Он никогда раньше не слышал, чтобы Митци упоминала имя Лилиан. Фактически он не имел представления, что она знает о существовании Лилиан.