Ветер надрывался зверем – колючий, холодный, зимний. Швырял прямо в лицо комья обжигающего снега. Порой в его вое слышались волчьи голоса, порой надрывный плач, порой смех. Сквозь рваные дыры туч виднелись ледяные глаза звезд, и Гайвен не был уверен, что знает имена этим звездам. Как не знал он, и что делает здесь – в узком горном ущелье, посреди беспорядочного нагромождения уходящих ввысь скал.

Последним, что помнил наследник Ретвальдов, был ствол пистолета, направленный ему в лицо. Слова Эдварда Фэринтайна – «ты совершил ошибку, мальчик. И мне очень тебя жаль». Вспышка выстрела, грохот. Обещание тьмы, что она не даст ему умереть. Затем весь мир померк, будто задернули занавес.

Теперь тьма молчала. Больше не утешала, не давала советов. Не отзывалась ни на какую попытку обратиться к ней. «Возможно, и не было никакого незримого собеседника? Возможно, я обезумел, и голос в голове был лишь следствием этого безумия?»

Гайвен брел горным ущельем медленно – по щиколотку, иногда по колено утопая в рассыпчатом свежем снегу. Лютая стужа, казалось, уже проморозила его до костей. Гайвен не понимал ни где находится, ни куда ему теперь идти. Просто брел вперед, пока хватало сил. Юноша весь дрожал, зубы били чечетку. От нещадного мороза у него болели даже глаза.

«Интересно, – подумал Гайвен краем сознания, – существует ли такая магия, с которой можно перестать чувствовать холод?» Если подобные секреты и были известны чародеям древности, последний из Ретвальдов ими не владел точно. На секунду юношу чуть не разобрал горький смех. Аристократы Иберлена были уверены в его колдовском могуществе и страшились его – вот только носитель этого могущества вот-вот околеет, словно надоевшая хозяину собака, выброшенная на двор посреди декабря.

И все же, кое-что Гайвен мог. Последняя сцена, развернувшаяся под сводами Сиреневого Зала Тимлейнской крепости, до сих пор ярким образом отпечаталась в его мозгу. Сила, что пробудилась наконец, вырвалась, стала доступна. Кричащий бешеным криком, умирающий Джеральд Коллинс. «Они думали, они могут предать моего отца, предать Раймонда Айтверна, а теперь предать и меня – и остаться безнаказанными?» Гайвен сожалел, что не смог убить всех в той комнате.

Всех, кроме Артура.

«Я допустил ошибку. Он единственный оставался мне верен. Спорил со мной, подвергал сомнению каждый мой шаг – и все же не отступился, когда пришлось выбирать. Ни тогда, перед лицом Гледерика Кардана, ни сейчас». Гайвену сделалось тошно от своих собственных доверчивости и беспечности. Он казался сам себе теперь безвольным и слабым – ровно таким, каким его считала мать. «Я приблизил Рейсворта к себе, надеясь, что так смогу получить его преданность – а он все равно оказался изменником. Как и все».

С самого детства, всегда. Насмешливые взгляды придворных. Ложное почтение и лицемерные клятвы. Двуличие и фальшь. Он привык быть сыном короля, который не король ни в чем, кроме титула. Быть мишенью для издевательств, ощущать себя изгоем в замке своих предков. «Я оказался слишком мягок и не понял ошибки отца. Я позволил им напасть на себя. Больше никогда не повторю подобного. Если выживу. Если выберусь из этого места».

Гайвен остановился, плотнее запахиваясь в плащ. Зажмурился. Вновь попытался прислушаться к пустоте, окружавшей его – но та, ледяная и равнодушная, не приносила ответов. Сила, что дважды уже пробудилась, вновь молчала, не давалась в руки. «Магия подчинилась мне, я же помню. Неужели я не могу вызвать ее снова? Ведь я потомок того, кто истребил армию Империи на Борветонском поле».

Начинали коченеть уши и пальцы, язык едва мог коснуться обледеневших губ. Пустота подступила ближе, вздрогнула, как дрожит морская волна в ожидании прибоя, и вновь замерла. Старые книги говорили, для магии не обязательно знания. Хватит одной лишь воли – если удастся собрать ее в кулак. Воля – сильнее всех бесполезных знаний мира.

И все же, сейчас ее не хватало. Вспомнились первые, неудачные уроки фехтования, колючий взгляд инструктора, на каждом третьем выпаде вылетавшая из слишком слабых пальцев шпага. Будто в издевку, ветер завыл злее. «Я боюсь, ноша, врученная вам судьбой, не по вашим плечам, принц. Если вы избегаете этого боя, не надейтесь, что сможете избежать всех прочих, уготовленных вам судьбой», – сказала однажды королева Лицеретта, когда наследник трона не решился бросить вызов на поединок задевшему его колкой фразой юному лорду.

Гайвен распахнул глаза. Мотнул головой, стряхивая снег с волос. Хватит. Хватит вспоминать былую слабость и былые ошибки. Иначе действительно, умереть – все, что ему осталось.

«Но я не умру. Ради имени моего дома, который иначе прервется, будет осмеян и забыт. Ради моего королевства, которым я должен править и которое растащат на куски, передравшись, изменники. Я выстою. Меня не убили мои подданные, не убьет и эта метель».

Пустота рассмеялась. Прильнула к нему, как кошка жмется к ногам. Вдруг сделалась покорной и податливой, будто глина. Дохнула в лицо теплом. По земле пробежали искры, снег вспыхнул и загорелся – как если бы кто-то поджег разложенный под ним хворост. Вот только сам по себе снег не горит, и никакого хвороста под ним не было тоже.

Стена пламени взлетела вверх на несколько футов, окружила Ретвальда широким кольцом. Воздух стремительно нагревался, отгоняя стужу. Ветер не слабел, буря не убавила пыла – однако пламя горело спокойно и ровно, ни в малой степени не колеблясь.

Губы Гайвена разошлись в слабой, из последних сил вымученной улыбке. «Я все-таки кое-что могу. Не такое ничтожество, как считала мама». Эта мысль согревала лучше любого костра.

Второй Король-Чародей Иберлена вдруг пошатнулся, сделал попытку устоять на ногах – а потом все же рухнул оземь.

* * *

На сей раз ему не являлось почти никаких снов – ни плохих, ни хороших. Это оказалось непривычно после всех последних месяцев, когда каждая ночь была наполнена беспрестанными кошмарами. Теперь – одни только пустота и забвение. Лишь ближе к самому пробуждению вдруг услышался плеск волн – умиротворяющий, мягкий. Возникло чувство, будто он распластан в плывущей по воде лодке, свесив руки за борта, и смотрит куда-то в высокое ясное небо.

Гайвен очнулся. Он лежал в широкой постели, застеленной белоснежным бельем, и глядел в потолок. В простой светлый потолок, без всяких росписей и узоров. Однажды по поручению матери Гайвен инспектировал главную городскую болньицу, и это ужасно ему ее напомнило. Юноша ощущал себя отдохнувшим – ни следа прежних усталости, утомления и боли. Подобное чувство наступает, когда проваляешься в беспробудном забвении часов десять, а то и больше. Голова казалась светлой и ясной.

Ретвальд сел в кровати, огляделся. Серой краской покрытые стены, картина в дубовой раме напротив – белый парусник посреди бескрайнего моря. По левую руку от кровати – тумба, на ней прозрачный стакан с водой и тарелка с мелко нарезанными яблоками. Дверь одна, без ручки, и никаких окон. Освещение давала люстра под потолком – вот только вместо свечей на ней были установлены четыре небольших белых шара.