о ее способности и склонности выполнять те обязательства, которые она взяла на себя, став аббатисой Параклета. «Да будет угодно Господу, чтобы наша вера вознесла нас на высоту Евангелия, но не позволила нам испытывать желание превзойти эту высоту; да не будем мы иметь честолюбивых помыслов быть более чем христианками».

Отвечая на это пожелание, Абеляр в свой черед проявляет великую мудрость: в его уставе не содержится никаких чрезвычайных требований относительно аскетического образа жизни. В уставе предусмотрено, что монахиням положено носить во все времена года черные шерстяные платья, а также полотняную рубашку, панталоны и мягкие туфли; еще они смогут носить «шкуру ягненка» и черный плащ; в дортуаре монахинь будут стоять постели с матрасами, с обычными подушками и подушками в виде валиков, с одеялами шерстяными и стегаными. Монахиням по уставу полагалось вставать довольно рано, чтобы присутствовать на заутрене и петь псалмы, но бодрствование и сон чередовались через равные промежутки времени, чтобы периоды бодрствования не были обременительны для организма. Что же касается пищи, то предписания Абеляра исполнены здравого смысла: «Если мы отказываемся от мяса, то будет ли это большой заслугой, если наши столы в то же время ломятся от других блюд? Мы за большие деньги покупаем разнообразную рыбу… словно качество, а не излишнее количество продуктов составляет суть грехопадения… Что нужно для этой быстротечной преходящей жизни? Не желать и не добиваться изысканности и высокого качества продуктов, а довольствоваться тем, что имеешь под рукой». Кстати, устав Абеляра ничем особым не отличается от уставов многих монастырей; самое необычное, что можно в нем найти, это особенности, свидетельствующие о приверженности его автора законам разума и логики, например следующее положение: «Мы категорически запрещаем отдавать предпочтение обычаю, а не разуму, а также запрещаем отстаивать какое-либо мнение или сохранять что-то в неизменном виде по той причине, что таков обычай, а не по той причине, что это разумно. Нужно сообразовываться с тем, что представляется нам хорошим, а не с тем, что принято и освящено обычаем».

Следует отметить, что, создавая устав Параклета, Абеляр не проявил отчаянной новаторской храбрости и дерзости подобно своему соотечественнику Роберту д’Арбрисселю, ведь тот при создании монашеского ордена Фонтевро предусмотрел существование «двойных» монастырей, то есть монастырей, где проживали — в строгой изоляции друг от друга, само собой разумеется, — монахи и монахини; управляли такими монастырями аббатисы; правда, в то время орден Фонтевро был далеко не единственным, где существовали, по сути, смешанные монастыри; такие обители были весьма многочисленны в краях, населенных по преимуществу кельтами, то есть в Англии и Ирландии.

В оправдание Абеляру скажем, что он в своем уставе предусмотрел существование неподалеку от Параклета мужского монастыря, его монахи и послушники должны будут оказывать некоторые услуги и помощь женскому монастырю при отправлении церковных служб и при проведении работ, требующих мужской силы. Он добавляет: «Мы желаем, чтобы женские монастыри всегда оставались в подчинении у мужских монастырей — чтобы братья заботились о сестрах, чтобы один аббат возглавлял как отец духовный обе обители, чтобы он пекся об их нуждах, чтобы во Христе у двух стад была одна овчарня и единый пастух, то бишь пастырь». Правда, далее он поправляет сам себя: «Мы желаем, чтобы аббат осуществлял руководство сестрами, но таким образом, чтобы он признавал супруг Христовых выше себя, то есть своими повелительницами, а себя — их слугой, и чтобы он находил радость не в управлении ими и не в отдаче им приказаний, а в служении им».

Можно было ожидать, что Абеляр — преподаватель по призванию, привыкший наставлять и обучать в школах, уделит особое внимание обучению и порекомендует монахиням проявлять истинное рвение в учении. По сему поводу он обращается к авторитету святого Иеронима, требовавшего от женщин, объединившихся вокруг Паулы в Вифлееме для ведения монашеской жизни, чтобы они изучали Священное Писание. «Учитывая то, что один из отцов Церкви, сей великий ученый муж, и эти святые женщины проявляли столь великое рвение в изучении Священного Писания, я призываю вас без промедления приступить к тому же, так как вы сейчас имеете возможность этим заниматься, и так как ваша матушка-настоятельница обладает познаниями в трех языках (греческий, латинский и еврейский), я выражаю пожелание, чтобы вы изучили Священное Писание наилучшим образом, дабы все, что могло бы породить какие бы то ни было сомнения из-за несовершенства различных переводов, вы смогли бы разъяснить и растолковать. Сама надпись на кресте Господа нашего, сделанная на еврейском, греческом и латинском языках, как мне кажется, словно бы предвосхищает подобные пожелания, вполне уместные, ибо знания этих языков в лоне Церкви должны быть распространены повсюду, поскольку текст Ветхого и Нового Заветов написан на этих языках. Вы можете, не совершая длительного путешествия и не делая больших затрат, обучаться им… как я уже сказал, у вашей матушки достаточно познаний в этих дисциплинах».

Первые шаги Параклета были очень неуверенными, и можно смело утверждать, что в самом начале жизнь монастыря была бедна и полна лишений, чему свидетелем стал сам Абеляр. Монахини нашли там, вероятно, только лишь хижины из тростника, сооруженные учениками Абеляра, а также возведенную ими часовенку; возможно, эта часовенка стояла на том же самом месте, где сегодня находится часовня, отмечающая предположительное захоронение останков Абеляра и Элоизы. Картулярий Параклета, сохранившийся до нашего времени, свидетельствует о том, что имущество монастыря постепенно неуклонно увеличивалось. В 1134 году епископ Меленский Манассес выделил несколько десятин в его диоцезе, на «облегчение, хотя бы частичное, крайней нищеты бедных служительниц Христа, благочестиво служащих ему в Параклете». Позднее, в 1140 году, как явствует из картулярия, монастырь был в больших долгах; однако уже 1 ноября 1147 года, когда папский легат в Шалоне от имени папы Евгения III подтвердил права Параклета на его имущество, он зачитал весьма внушительный список; как свойственно той эпохе, речь шла о множестве разнообразных привилегий монастыря: это право пользования лесами Куживо, Пуи, Марсильи и Шармуа, состоявшее не только в возможности пасти там стада, но и в возможности брать лес, необходимый для строительства; право получать пять су в качестве уплаты за пользование мостом в Бодемане; два сетье (то есть площадь, которую можно засеять двумя сетье зерна) во владениях Готье де Курсемена; двенадцать денье из чинша (поземельного оброка), выплачиваемого за пастбища Тьерри Гоэреля; один мюи овса и двадцать куриц, что жертвует Маргарита, виконтесса де Мароль и прочее. Имелись и более существенные пожертвования: мельница, дом, виноградники и луга, обрабатываемые поля, составлявшие довольно обширные владения.

Покровители монахинь из Параклета были люди очень и очень влиятельные, например сам граф Шампани Тибо даровал им ежегодно по одному мюи пшеницы, рыбу со своих рыбных промыслов около мельниц у Пон-сюр-Сен, а также шестнадцать сетье, засевавшихся злаками, около Мулен-де-л’Этан. Множество мелких владетельных сеньоров-рыцарей поспособствовали обогащению и процветанию монастыря своими пожертвованиями подобно некоему Арпену из Мери-сюр-Сен и неким Феликсу или Эмэ, а также тем безымянным, которых просто обозначили под понятием «множество» без дальнейших пояснений; многие простолюдины подобно жене Пайена-седельщика пожертвовали монастырю свое имущество: дом в Провене и три су поземельного оброка в Лизине. Похоже, что монахиням из Параклета благоволили, так сказать, и церковники: среди даров, ими полученных, есть, к примеру, дар архиепископа Сансского Генриха (у которого было весьма примечательное прозвище «Sanglier», каковое можно перевести, как «кабан», «нелюдим», «бирюк»), так вот, он даровал Параклету свою десятину в Лизине и часть десятины в Кюшармуа; архиепископ Труаский Аттон даровал сестрам во Христе половину своей десятины в Сент-Обене, а также половину свечей в день Сретения Господня (2 февраля); следуя примеру этих иерархов Церкви, многие священнослужители делали пожертвования монастырю, их имена значатся в списке донаторов: среди них Гондри из Тренеля, пожертвовавший участок, унаследованный от отца, а также священник из Периньи-ла-Роз по имени Пьер, пожертвовавший дом и виноградник.