Останьтесь, Селестина… я вас прошу… я тебя прошу… Это тебя не обижает, что я говорю тебе ты?

Нет, барин, но это меня удивляет…

Это тебя удивляет, маленькая плутовка? Так это тебя удивляет? Ах, ты меня не знаешь!..

Его голос не был уже сух. На губах у него показалась слюна…

— Послушай меня, Селестина. На будущей неделе я еду в Лурд… Да, я еду туда с помощниками… Хочешь ли ты поехать в Лурд?.. Я могу повезти тебя туда! Хочешь ли ты поехать? Никто ничего не будет знать… Ты будешь жить в гостинице, ты будешь там гулять, будешь делать все, что захочешь. А я по вечерам буду приходить в твою комнату… в твою комнату, к тебе в кровать, маленькая плутовка! А, ты меня еще не знаешь… ты не знаешь всего того, что я в состоянии делать… С опытом старика я соединяю пыл и страсть молодого человека… Ты увидишь, ты

увидишь… Что за плутовские глаза!

Меня страшно поразило не предложение само по себе — я его ожидала уже давно — меня поразила непредвиденная форма, в которой оно было сделано. Между тем я сохранила полное хладнокровие. И желая унизить этого старого сластолюбца и показать, что ни ему, ни его жене не удалось меня одурачить своими грязными планами и расчетами, я бросила ему прямо в лицо следующие слова:

— А господин Ксавье? Мне кажется, что вы забыли о господине Ксавье? Что же он будет делать в то время, когда мы с вами будем наслаждаться в Лурде на деньги добрых христиан?

Скрытый, мрачный свет… взгляд пойманного зверя загорелся в глубине его глаз. Он пробормотал:

Господин Ксавье?

Ну да!

Зачем вы говорите мне о господине Ксавье?.. Тут дело совершенно не в господине Ксавье!.. Господин Ксавье здесь ни при чем…

Я удвоила свою дерзость…

— Честное слово? Ну не прикидывайтесь же дураком… Ведь наняли же меня, да или нет, чтобы я жила с господином Ксавье?.. Да, ведь так? Ну хорошо, я и живу с ним… Но вы?.. Э, нет!.. Это не было условлено… А потом, знаете что, мой милый папаша, вы не в моем вкусе…

И я расхохоталась ему прямо в лицо.

Он весь побагровел, глаза его метали молнии от гнева. Но он счел неосторожным затевать со мной ссору, для которой я была так прекрасно вооружена. Он быстро забрал свой портфель и убежал, преследуемый моим хохотом.

На другой день барин сделал мне по поводу какого-то пустяка грубое замечание. Я вспылила… Барыня вмешалась… Я обезумела от гнева… Сцена, которая произошла затем между нами тремя, была гак ужасна, так гнусна, что я отказываюсь ее описать. Я им бросила в лицо в непередаваемых выражениях все их подлости, все их мерзости, я требовала от них денег, которые одолжил у меня господин Ксавье. Они задыхались от злости. Я схватила подушку и с силой швырнула ее в голову барину.

Убирайтесь вон!.. Уходите отсюда сейчас же, сейчас же, — ревела барыня. — Иначе я вам выцарапаю глаза своими собственными руками…

Я вас исключаю из моего общества. Вы больше не член моего общества, потерянная женщина, проститутка! — кричал барин, стуча кулаками по своему портфелю.

В конце концов барыня не заплатила мне за неделю жалованья, отказалась возвратить девяносто франков, взятые господином Ксавье, заставила меня отдать ей все тряпки, которые она подарила…

— Вы все воры, вы все мерзавцы! — кричала я.

Я ушла, угрожая им полицией и мировым судьей.

— Вы этого хотите, — кричала я. — Ну хорошо, встретимся там, шайка мошенников!

Увы, полицейский комиссар сказал мне, что это его не касается. Мировой судья посоветовал мне замять дело. Он мне объяснил:

— Во-первых, барышня, вам не поверят… Потом заметьте себе хорошенько… Что стало бы с обществом, если бы слуги получили возможность отстаивать свои права против своих господ? Не было бы больше общества, барышня!.. Была бы анархия… Я посоветовалась с адвокатом: он с меня запросил 200 франков за ведение дела. Я написала господину Ксавье; он мне не ответил. Тогда я сосчитала свои наличные ресурсы… У меня осталось три с половиной франка и…

13 ноября.

Я вижу себя опять в Нелли, у сестер в общине Скорбящей Божьей Матери. Это нечто вроде убежища и в то же время бюро для найма женской прислуги. Это прекрасное заведение с белым фасадом расположено в глубине большого сада. В саду, в котором через каждые 50 шагов стоят статуи Святой Девы, находится маленькая, совсем новая и очень красивая часовня, построенная на собранные деньги. Она окружена большими деревьями. И каждый час звонят колокола…

А это так приятно — слышать звон колоколов: он будит в сердце забытые и такие старые воспоминания!.. Когда звонят колокола, я закрываю глаза, я слушаю и вижу картины, которых я, может быть, никогда не видела, но которые я все-таки узнаю, картины, полные воспоминаний детства и юности, и поля… и степи… и песчаные берега — и идущую праздничную толпу… Динь… динь… динь… Это не весело… Это совсем не весело… Это даже грустно… грустно, как грустна любовь…. Но я люблю это — в Париже слышишь только оглушительные гудки конок.

У сестер общины Скорбящей Божьей Матери мы жили в мансардах под самой крышей; кормили нас очень скудно, скверным мясом и испорченными овощами, а платили мы учреждению по 25 су в день. То есть сестры удерживают, когда вас помещают на место, эти 25 су из вашего жалованья… А называется это у сестер бесплатным помещением на места… А сверх этого приходится работать с 6 часов утра до 9 часов вечера, как содержащимся в работных домах… Никогда нельзя выходить из дома… Вместо отдыха — религиозные упражнения… Да! Они не остаются внакладе, добрые сестры, и их благотворительность — очень выгодное дело.

Но вот я… я буду дурой всю мою жизнь…

Суровые уроки жизни, несчастья не послужили мне ни к чему, не научили меня ничему… Это по виду только я кричу, я возмущаюсь, а в конце концов меня эксплуатируют все и повсюду… мною вертят все…

Несколько раз подруги мне говорили о сестрах общины Скорбящей Божьей Матери:

— Да, дорогая, говорят, что туда приезжает только знать… графини, маркизы… Оттуда можно попасть на великолепное место.

Я поверила этому… И кроме того, в моем бедственном положении я вспомнила с нежностью — глупая я — о счастливых годах, проведенных мною у милых сестер Пон-Круа. Впрочем, ведь нужно же было куда-нибудь деваться. А когда нет в кармане ни копейки, то очень выбирать не приходится…

Когда я пришла в общину, там было уже около сорока служанок… Многие приехали издалека, из Британии, Эльзаса, с юга, нигде еще не служили, неловкие, неуклюжие, с бледными лицами, с угрюмым, замкнутым видом и особенным выражением глаз, которые старались проникнуть через монастырские стены и увидеть открывающийся им там, далеко, Париж. Другие, более опытные, только что ушли с мест, как я.

Сестры спросили у меня, откуда я пришла, что я умею делать, есть ли у меня хорошие аттестаты, есть ли у меня деньги. Я им рассказала разные небылицы, и они приняли меня без дальнейших расспросов, говоря: