Я поворачиваюсь к Морфею:

– Может быть, поэтому я готова возненавидеть тебя.

Молчаливый и мужественный, он изучает мое лицо, и я думаю: возможно, Морфей сожалеет обо всем, чему научил меня. Обо всем, что мне пришлось пережить.

Я провожу пальцем по драгоценным камням, которые переливаются мрачными оттенками у него на лице.

– Но то, что я испытываю к тебе, очень далеко от ненависти. Очень-очень далеко.

Он ловит мою руку, прижимает обтянутую кружевами ладонь к своей груди и проводит пальцем по костяшкам.

Я отгоняю нежность, чтобы мысль наконец заработала свободнее.

– Ты сказал, что мы освободим Джеба от Червонной Королевы, чтобы я могла уничтожить ее навсегда. Как мы это сделаем, не повредив ему?

Морфей поднимает мою тиару, надевает мне на голову и отводит выбившиеся пряди.

– А это, детка, потребует самой большой жертвы, – его палец касается шнурков у меня на шее. – И именно тебе придется ее принести.

Он ничего не успевает объяснить, потому что дверь распахивается, и на пороге появляется Джеб. Пусть даже он и утверждает, что между нами всё кончено, меня охватывает ощущение дежавю. Как будто я вновь застигнута в момент измены.

Но этот страх меркнет, когда я вижу, как он выглядит. Капли крови, растрепанные волосы, бледное встревоженное лицо. Перья осыпались с костюма. Джеб похож на птицу, которая пережила ураган. А самое плохое, что с ним нет папы.

– Джеб, где…

Его взгляд, полный нездешнего света, пронизывает нас.

– Оба. Идемте со мной. Быстро.

Мы бежим в студию. Я на шаг отстаю от парней. Рядом со мной держатся Чешик и Никки, которая бросает Морфею нужную шляпу, когда мы несемся по коридору.

Когда мы появляемся, нас встречают мучительные стоны. От страха у меня сжимается грудь. В студии темно. Дымчатый синеватый свет – остатки сумерек – струится сквозь стеклянную крышу. На столе, извиваясь от боли, лежит человеческая фигура.

– Папа!

Я отталкиваю Морфея, который застыл на пороге, прижав шляпу к груди.

Джеб уже у стола, и папа стискивает его руку.

Меня душат слезы. Столько времени я беспокоилась из-за мамы, когда в опасности на самом деле был папа. Почему мне этого не показали в видениях?

Я кладу ладонь ему на грудь. Колючий костюм из перьев заглушает быстрое биение сердца.

– Что случилось? – запинаясь, спрашиваю я.

Джеб не сводит глаз с папиного лица.

– Я не смог их остановить.

– Кого?

Вместо ответа Джеб рычит, и этот гортанный звук полон гнева и скорби. Я хочу утешить его, но в то же время – схватить за шиворот и встряхнуть. За то, что мой папа пострадал, за то, что они пошли без меня.

Морфей становится между нами.

– Терпение, детка. Наш эльф-рыцарь наконец понял, что он не бог.

Я превращаюсь в маленькую испуганную девочку.

– Папочка… – я наклоняюсь над столом и глотаю слезы. – Папочка, посмотри на меня.

Его веки дрожат, но не поднимаются.

– Мы летели на свет и приземлились рядом с пропастью, – говорит Джеб хриплым и дрожащим после недавней вспышки голосом. – Рыцари у ворот Страны Чудес могли увидеть нас. С помощью медальона они послали вихрь. Мы ждали, что нас подберут… но на нас напали. Стражи Черной Королевы выпустили целый рой скорпионовых мух. Я пытался достать блокнот и нарисовать сетку… вроде той, что я сделал для тебя, – он искоса смотрит на Морфея.

– И магия дала сбой, – договаривает тот.

– Это я… дал сбой, – говорит Джеб, снова глядя на папу. – Я ничего не соображал от шума. Они жужжали громче, чем стая саранчи, запертая в концертном зале…

Папа стонет, перекатывая голову туда-сюда и пытаясь зажать уши.

– Хватит!

– О чем он? – спрашиваю я.

– Томас повторяет это с тех пор, как его ужалили, – отвечает Джеб. – Похоже, он продолжает слышать, как они жужжат.

– Его ужалили?!

Это мой голос? Не знаю. Остальные голоса кажутся такими далекими, а мое тело – сдавленным со всех сторон, словно я плыву в грязи.

– ТК перебил почти всю стаю, а я очнулся как раз вовремя, чтобы поймать уцелевших… но несколько штук вырвались. Прости, Эл, – говорит Джеб, по-прежнему не глядя на меня.

Морфей стаскивает пиджак, достает из-под стола ведерко с водой и мочит губку.

– Куда его ужалили?

– В левую ногу, кажется.

– Нет. Не может быть, – я втискиваюсь между ними, схватив Морфея за плечо. – Ты сказал, что эти мухи превращают людей в камень. Но папа не каменный. Видишь?

Он отводит мою руку.

– Надо снять костюм. Убедиться, что его ужалили только один раз.

– Этого не может быть! – кричу я.

Морфей силой поворачивает меня к себе.

– Если Томаса ужалили только в ногу, у нас есть немножко времени, потому что до сердца далеко. А теперь принеси что-нибудь, чтобы его согреть. Сейчас ему будет мокро.

Чешик садится мне на плечо и утешительно гладит мою шею. Никки берет меня за мизинец и подводит к вешалке, на которой висит ткань, обычно покрывающая картины. Я снимаю ее.

Теперь я не плыву, а лечу – далеко-далеко, привязанная на веревке, которая тащит меня назад, к чему-то, с чем я не желаю иметь ничего общего. Туманные сумерки проникают сквозь стеклянный потолок, и я чувствую себя совершенно сбитой с толку.

Я протягиваю ткань Джебу и повторяю:

– Этого не может быть. Не может.

Парни молчат. Они накрывают папу до плеч и принимаются смывать нарисованный костюм мокрыми губками.

И тут меня посещает странная, глупая мысль. Ткань не растворяется. А стол? Разве вода не должна его размыть? Сейчас папа упадет… Но, может быть, это не рисунок; может быть, он сродни медовым цветам, шкуре филина, кроличьему мясу и дождевой воде. Нечто, поставляемое природными ресурсами зазеркального мира.

Все вопросы исчезают, когда я вижу серьезное выражение лиц Джеба и Морфея.

Я придвигаюсь к торцу стола и глажу папину макушку, обвожу пальцами его уши.

– Ты поправишься, папа. Маме нужно, чтобы ты был здоров. Мы обе в тебе нуждаемся.

Меня охватывает запах кленового сиропа, стирального порошка и лимонного моющего средства. Странно, что папа так пахнет. Видимо, сознание играет со мной странные шутки, поскольку для меня он всегда символизировал дом, безопасность и уют.

Папа бьется затылком о стол. Боль искажает его лицо.