— Да! — выкрикнул Луар, повернулся и кинулся бежать.

В тот вечер он долго стоял перед зеркалом, с двух сторон освещая своё лицо двумя длинными свечами.

Он хотел увидеть в нём то, что увидел старик. Он хотел знать, как выглядит Фагирра.

* * *

Старая нянька, чьим заботам вверена была маленькая Алана, много дней подряд не находила себе места.

Загородный дом Соллей, большой и удобный, пустовал без слуг; из обитателей в нём остались только сама госпожа Тория да девочка с нянькой. Хозяйство приходило в упадок; нянька сбивалась с ног, стараясь всюду поспеть, готовила и убирала, кормила лошадей, чистила стойла — и одновременно пыталась приглядеть за воспитанницей, которая с каждым днём всё больше отбивалась от рук.

Уютный мирок Аланы развалился окончательно. Она потеряла отца и брата, а теперь потеряла ещё и дом — потому что привычный быт её ухоженного детства отличался от нынешнего, как морской берег от малярийного болота. Она сделалась мрачной и капризной, угрюмой, как зверёныш, и всё чаще отвечала на нянькины заботы откровенной грубостью — добрая женщина не решалась её наказать, потому что в последние дни Алана потеряла и мать тоже.

Госпожа Тория Солль заперлась в своей комнате и не желала никого видеть. Нянька часами простаивала под дверью, умоляя госпожу съесть хоть яблоко, хоть ломтик мяса, — само упоминание о пище вызывало у Тории отвращение. Она не объявляла голодовки — она просто не могла есть, только жадно пила приносимую нянькой воду. Увидев её сквозь дверную щель, старая женщина долго потом маялась и плакала — Тория постарела лет на двадцать, кожа её плотно облегала кости, и на исхудавшем, белом до синевы лице лихорадочно блестели воспалённые, нездоровые глаза.

Однажды — это случилось вечером, когда нянька на кухне кормила Алану остывающей кашей — госпожа спустилась к ним. Неверным шагом пройдя мимо обмершей женщины, она молча подхватила Алану на руки и судорожно прижала к себе — так, что глаза девочки расширились от боли. Тория трясла её и тискала, истерично целуя, путаясь пальцами в растрёпанных волосах, постанывая и приговаривая чуть слышно: «Малыш… Мальчик мой… Маленький… Сынок…» Потом до Аланы дошёл весь ужас происходящего, и, забившись от страха, она закричала во всё горло, заплакала так, что слезинки разлетелись веером; будто протрезвев от этого крика, Тория безвольно опустила руки, позволяя девочке выскользнуть на пол, повернулась и ушла, не говоря ни слова.

Всю ночь старая женщина и маленькая, дрожащая Алана скулили и плакали, тесно прижавшись друг к другу.

Утро он провёл в одиночестве, как, впрочем, и предыдущий вечер, и утро перед тем. Попойки в доме Соллей постепенно сошли на нет; для жителей Каваррена не осталось тайной его странное нежелание исполнить свой воинский долг — явиться на зов и возглавить гарнизон в борьбе с разбойниками, о которых уже и в Каваррене говорили, что они необычайно жестоки и наглы. Город, как и прежде, жил слухами — но и слухи не вечны, кто-то уже потерял интерес, кто-то пожал плечами, а кто-то и прямо объявил Эгерта Солля изменщиком и трусом…

Он усмехнулся. Горожане могли предположить, что их, горожан, мнение мало заботит Солля — но у них не хватило бы воображения понять, в какой колоссальной степени ему наплевать на все их пересуды. Он сидел у окна и равнодушно смотрел, как пузырятся под дождём лужи, как бродят по двору псы и время от времени гремят по мостовой кареты с кичливыми гербами.

В дверь нерешительно стукнули; горестный лакей просунул в щель свой круглый, пуговкой, нос:

— Господин… Там… Спрашивают…

Эгерт вяло отмахнулся. Посетители не интересовали его.

Лакей ушёл — однако через минуту вернулся снова, несколько возбуждённый:

— Господин… Она говорит… что это важно… Что она…

— Кто — она? — Эгерт удивился. Визит к нему дамы в самом деле был диковинкой.

Лакей помялся. Тихонько вздохнул:

— Девчонка, мой господин. Такая… девчонка, одним словом.

Эгерт подумал, разглядывая дождь. Погода казалась мало подходящей для визитов, и он рассудил, что, возможно, таинственная посетительница и впрямь слишком хочет его видеть.

— Проси, — бросил он лакею. Тот снова замялся:

— Так она… Мокрая, господин мой, грязная, ковёр замарает…

— И ты не в состоянии избавить меня от визитов замарашек? — спросил Эгерт холодно.

Лакей засуетился:

— Так… гнать, что ли?..

Эгерт со вздохом поднялся.

Девушка ждала у дверей; она действительно походила на искупавшегося в тине ежа, чёрные волосы слиплись и висели сосульками, под подошвами прохудившихся башмаков натекла уже целая лужа, и потому Эгерт узнал её не сразу, а только тогда, когда она шагнула ему навстречу и хрипловато, простужено пробормотала:

— Господин Солль… Я приехала, чтобы… Луар.

Этого имени она могла бы и не произносить. Он и без того прекрасно помнил осенний праздник с бродячим театром, искромётную комедиантку, вызывающую всеобщий смех, и своего сына в сером плаще служителя Лаш. Девушка по имени Танталь была связана в его памяти с шоком, ужасом и болью открытия — а потому он и сейчас поморщился, как от боли:

— Что — Луар?

Она захлопала ресницами, то и дело судорожно сглатывая. Кажется, его равнодушие и неприязнь оказались для неё неожиданным ударом — и сейчас она изо всех сил искала слова, чтобы задобрить его:

— Луар… Я хочу поговорить с вами. Господин Солль, я виновата, но так вышло, что я всё знаю…

За плечом у Солля навострил уши любопытный лакей. Солль подавил в себе малодушное желание отослать его.

— Что — всё? — спросил он нарочито громко, чтобы доказать и себе и лакею, насколько безразличны ему все на свете тайны. Впрочем, в глубине души он был уверен, что девчонке известно что-то совсем другое, мелкое, незначительное.

Она перевела дыхание. Покосилась на лакея; попросила тихо и жалобно:

— Наклонитесь… Я скажу…

Пожав плечами, он наклонил голову — и тогда, приблизив свои синие от холода губы к его уху, она прошептала чуть слышно:

— У него медальон… Он ходил на могилу… Но он не виноват. Он был в Башне Лаш… Он станет, как Фагирра. Нельзя… Почему вы его бросили?!

Лакей ничего не расслышал и обижено засопел. Эгерт стоял, забыв выпрямиться, и поэтому воспалённые глаза девчонки оказались совсем рядом с его глазами. Умоляющие, мокрые, испуганные собственной дерзостью глаза:

— Господин Солль… Я, конечно, не имею права… Но больше ведь некому вам это сказать… Простите…

Он с трудом разогнул сразу занемевшую спину. Тяжело направился к себе; у подножия лестницы оглянулся:

— Ты, наверное, хочешь есть?