О Джордж! Как мог ты быть столь жесток к сыну?! Отчего не видел, каким светлым человеком он растет? И не благодаря твоим усилиям, но вопреки им? Ах если бы мне случилось встретиться с тобой, то поверь, ты многое бы услышал из того, чего, верно, слышать не захотел бы.

Но я не буду о том писать, потому как мысли эти причиняют мне боль, а она способствует болезни. И пусть я со смирением жду часа своего, но это не значит, что я желаю умереть, тем паче что выглядело бы это весьма неизящно – смерть за столом.

Мне становится весело, стоит представить себя застывшей над недописанным дневником. Воображение рисует ужасную историю, достойную мистического романа, которые ныне публикуют в преогромнейшем количестве. На страницах его мой неприкаянный дух бродил бы по дому, пугая всех и вся томными стонами. Конечно, дому нашему несколько недостает зловещности, да и страшных событий, каковые стали бы причиной подобного несвойственного мне поведения, в моей памяти не всплывает… разве что то, давнее письмо Джорджа.

Я должна отдать его Патрику.

Я хранила это письмо, как и все прочие письма, и дагерротип, присланный мне в качестве свидетельства совершенного открытия. Я ждала, когда Патрик спросит о нем, ибо, если Джордж желал восстановить справедливость, он нуждался бы в доказательствах. Но Патрик не спрашивал, а сама я не решалась заговаривать, поскольку опасалась толкнуть мальчика к поступкам необдуманным.

Сколько раз я сама задумывалась о том, чем грозило бы Джорджу возвращение и судебное разбирательство? И приходила к выводам о невозможности его победы. Что есть у него? Слова против слов? Бегство из чужого дома? Из чужой страны? Один-единственный дагерротип, который мог быть сделан уже после открытия Дагера?

Нет, все это было слишком зыбко, чтобы опереться, и я предпочла оставить давние распри прошлому, в чем нисколько не раскаиваюсь.

Дневник Патрика

Дагер умер. Я узнал недавно. Он умер еще до того, как я прибыл в Англию. Это хорошо. Я свободен. И могу попробовать то, что придумал. Я спешу. Миссис Эвелина болеет. Она говорит, что ей лучше, но я вижу, что она болеет.

Я говорю, чтобы она не вставала с постели, но она не слушает. Тогда я помогаю ей. Вчера мы выходили в сад. И мисс Брианна была с нами. Мы гуляли по снегу, который здесь пахнет иначе, чем дома. Меня стали спрашивать про то, какие у нас зимы. Я рассказал. Я не знаю, правильно ли я сделал. По-моему, они огорчились. Но я рассказывал правду. Как я могу лгать им?

У нас просто очень холодно. Иногда так холодно, что птицы замерзают. И звери тоже. Волки подходят ближе и воют ночами напролет. Я помню, как стая разорвала лисицу, а лисица была бешеная. И стая тоже взбесилась.

Я тогда был маленький. Я сидел дома и слушал, как они воют. А дядя чистил ружье. Отец сказал, что это безумие – выходить на волков. А дядя ответил, что сидеть дома – трусость. Я попросил отца отпустить меня с дядей. Но дядя сказал, что я пойду в другой раз.

Он принес мне волчью шкуру и сам сшил куртку. Отец злился. Но дядя не боялся, когда отец злился.

Странно, что я почти не помню дядиного лица, только колючую бороду и узкие руки с длинными пальцами, потому что у меня такие же руки. Дядя еще часто повторял, что если кто и сумеет лучше его управляться с ножом, то только я.

Мне жаль, что дядя умер.

Я взял один его нож, а второй спрятал в гроб. Я думаю, что дяде понравилось бы. Может, он и вправду сидит на небе и смотрит на меня. Так сказала миссис Эвелина. Она хотела меня утешить, и я сказал, что думаю, что она права. И еще, что хорошо, что тут не так холодно, как у нас. Ей нельзя долго быть на холоде.

Тогда мы вернулись в дом. Мисс Брианна читала стихи и еще из книги. Мисс Брианна очень красивая. И голос у нее приятный.

В салуне пела певичка Мими, и все говорили, что она поет, как ангел. Но у мисс Брианны голос лучше. Я бы слушал его всегда. Я даже не помню, про что была книга. Наверное, про что-то хорошее, ведь миссис Эвелина улыбалась и мисс Брианна тоже улыбалась.

Потом мы пили чай, и миссис Эвелина попросила почитать меня. У меня голос плохой, но она сказала, что ей все равно. Я читал. Я плохо читаю, но они слушали. И потом мисс Брианна сказала, что я должен читать ей каждый день, а миссис Эвелина сказала, что так действительно будет правильно.

Они нисколько не смеялись. Они хотят, чтобы я научился читать, как благородный джентльмен. Я решил, что сделаю, как они хотят. Только я сначала буду читать вечером у себя, а потом уже – мисс Брианне, тогда мне будет не так стыдно за мое чтение.

Еще миссис Эвелина сказала, что скоро к нам приедут гости и что я должен научиться красиво говорить и другим вещам. И я постараюсь.

Пока же я спешу доделать мою работу. Я разобрал камеру, сделанную отцом. Я думаю, что он бы крепко меня побил, если бы узнал. Но он не узнает. А если он тоже сидит на небе, то дядя ему не позволит ругаться.

Я думаю, что я сумею все переделать.

И я стараюсь не думать о том, что будет, когда я все закончу. Мне ведь придется кого-то убить, чтобы миссис Эвелина жила. Но я думаю, что в мире найдутся плохие люди.

Миссис Эвелина хорошая. Она заслуживает жизни больше, чем кто-либо другой. И даже я сам.

Моя милая Летти!

С превеликим нетерпением жду встречи с тобой!

Конечно, это весьма огорчительно, что весь сезон мне доведется провести дома, однако я понимаю матушкины опасения. Ко всему ее болезнь, пусть и отступившая, не позволяет ей выезжать из дому. А ты сама понимаешь, что ни одной компаньонке матушка не доверит мою репутацию и благополучие.

Признаться, огорчение мое не столь и сильно, поскольку я опасаюсь Лондона.

Твои рассказы вдохновляли меня, как и обстоятельные описания города в книгах Диккенса, однако они же привносили немалые тревоги и огорчения. Я боюсь разочароваться, увидев этот город иным, нежели представляю себе. И боюсь, что он будет в точности таким, как я вижу, включая весь ужас, весь мрак его зловонных трущоб, темных закоулков, в которых обитают ужаснейшие личности, каковым место разве что на страницах романов…

Ты смеешься надо мной, Летти. Ты не раз упрекала меня за мое мещанское стремление спрятаться в собственном поместье подобно тому, как улитка прячется в раковине, не желая видеть мир таковым, каков он есть. Однако мой мир прекрасен всецело, пусть и простоват на твой вкус. Вскоре ты увидишь его своими собственными глазами. А я в твоих рассказах – верю, что мы будем говорить подолгу, – загляну в твой, яркий и чудесный, но вместе с тем преисполненный разных опасностей, Лондон.

Я жажду встречи с тобой, как странник в пустыне жаждет глотка воды, как заплутавший во тьме бури корабль жаждет узреть луч маяка, как человек, обреченный на одиночество, жаждет встретить кого-то, кто бы разделил это одиночество.

Нет, милая Летти, я нисколько не жалуюсь, я и вправду люблю свой дом и матушку, но порой мне кажется, что я обречена провести в этих стенах всю оставшуюся жизнь, что я только и делаю, что слежу за тем, убраны ли камины, начищены ли решетки, натерты ли полы и мебель… и лишь с наступлением вечера – а к счастью моему, зимние дни коротки – благословенный сумрак возвращает мне свободу.