Если брать московский пример, то это — протестные толпы 2011–2012 годов. Автор сих строк был там, выходя на Болотную из чувства неприятия мерзейшего и алчного режима сырьевых деиндустриализаторов. Но, Бог мой, сколько же на Болотной собиралось таких кретинов и уродов, которые все портили! Какие чудовищные по глупости лозунги там встречались, помимо вполне толковых и вменяемых! Тогда Путин и выиграл: ибо по телевизору показывали именно эти группы вырожденцев. Крикливых, двуизвилинных, истеричных…

Предмет моего особого презрения — московский «офисный планктон». Для него протест против путинства был по большей части поводом. Они еще раньше сатанели от пустоты и бессмысленности офисного существования. Уже более десяти лет Интернет полон их социопатических текстов и признаний, где они готовы убивать своих надоевших коллег и жечь собственные офисы. Авторы «Анонимной войны» приводят пример провокационной рекламы фильма Бекмамбетова «Особо опасен» (2008 г.) — когда в Паутине вывесили видео менеджера, что крушит оргтехнику, набрасывается на охранников и сослуживцев. Ролик собрал сумасшедшее число просмотров. Сам Тимур Бекмамбетов объяснил это так:

«…В последние годы, после дефолта (1998 г. — ред.), образовался класс, который уничижительно называют клерками. Они работают в офисах, получают зарплату, берут кредит на покупку квартиры, машины. Многих из них окружает рутина, они занимаются нелюбимой работой… в этой истории бешенства офисного работника люди узнают глубинную правду — себя, свои подавленные желания, инстинкты свободы».

Офисное стадо давно одержимо тайной страстью разрушать. Ибо ему скучно и бессмысленно жить.

«…Они морально поддержат любую протестную активность, особенно если она тоже ассоциативно связана с неким «освобождением». Даже если они сами не пойдут физически участвовать в каких-то событиях, то эта социальная группа будет крайне активной в виртуальном пространстве — с комментариями, созданием контента и реакцией на информационные «вбросы» и т. п.

Кроме того, бессмысленность труда и циркуляция пустых образов порождает желание «реальных действий» в противоположность пустоте. На этом фоне реальные действия, даже сопряженные с насилием, становятся привлекательными…» — пишут Кобяков, Черемных и Восканян.

Конечно, сегодняшний офисный планктон — не рабочие из начала ХХ века с их пудовыми кулаками и практически готовой организацией (цеха — полки, заводы — дивизии), но в нынешней рыхлой действительности и они сойдут за пехоту революции. Понимаю, что пустота и бессмысленность жизни офисных существ (по сути, новых зомби) — не их вина. Что их просто вынудили жить в пустоцветном, пустословном мире без заводов и фабрик. Что они, выросшие и сформированные не в СССР, а в нынешней действительности — ущербны и увечны по определению. Но — если воспользоваться аналогией с фильмами ужасов — не виноваты и те, кого превратили в зомби. Однако мы не можем дать сим зомби безнаказанно все крушить-ломать. Конечно, они бросаются на гнилую власть. Однако сами зомби-сетевой планктон не в состоянии построить чего-то толкового на месте снесенного. Об этом следует помнить — и вовремя остановить зомби ливнями свинца.

Ибо эти вечно ищущие приколов и забавы, рехнувшиеся от бессмысленности своей жизни, ревматы сетевой эпохи одержимы еще одной манией — страстью постоянных перемен. Любых. Вне зависимости от их последствий.

Сетевые существа — особенно тот самый офис-планктон — помешаны на переменах и «деятельности». И неважно, в какую сторону идут эти перемены. Слово «революция» стало затертым: им обозначают даже появление новой губной помады. И, как мне сказали на либеральном радио «Серебряный дождь», тот, кто против разрушения нормальной семьи и не сражается за права гомосексуалистов — никакой не футуролог.

Как тут не вспомнить «Записки о кошачьем городе» китайского фантаста Лао Шэ (1932), каковые мне доводилось листать на брегах Дуная в восемьдесят четвертом? Очень умная сатира.

…Китайский космонавт попадает на Марс, где обнаруживает цивилизацию марсиан, похожих на кошек. Цивилизацию с древней историей, поэзией и культурой, Цивилизацию с поголовной грамотностью и обилием ученых.

Только вот на поверку оказывается: кошачья поэзия — не более, чем набор «красивых слов без всякой мысли», вроде такого: «драгоценный живот». Кстати, это произошло от поголовной наркотизации населения «дурманными листами», после чего физический труд был в городе забыт. А наука… Что может наука без практики? Для тех, кто «изучал» машины — не построена промышленность, кто «изучал» торговлю, высший удел — быть лоточником, для тех, кто «изучал» сельское хозяйство — тупое выращивание дурманных деревьев. И, как результат, через двести лет выясняется, что всеобщая грамотность достигается однодневным обучением в школе-университете, где нет даже экзаменов, в которую ходят «не учиться, а получать диплом».

При этом кошки одержимы «революциями». Под ними они понимают даже ничтожные изменения в бытовых мелочах. Так, переняв у землянина короткие штаны, они тоже вопят о новой революции. Но жизнь их бессмысленна: ведь делать нечего — индустрии не существует. У кого есть деньги и связи — тот после поучения образования становится чиновником, все остальные — быдлом, которые за пару листов дурман-дерева могут убить кого угодно.

«Финал кошачьего государства стал быдлячим, как и его жизнь. Внутренняя революция без цели (читай, оранжевая) наложилась на внешнее вторжение лилипутов. Те были существами прагматичными и попросту вырезали всех людей-кошек без особого разбора», — написал мне Алексей Улитин с родины Козьмы Минина, присовокупив: дюже актуальная сейчас книга.

Лао Шэ гениально прозрел нынешнюю эпоху, когда одержимость «кошачьими революциями» стала главным течением.

«…Люди уже привыкли к тому, что одни и те же товары одного бренда постоянно меняют свой дизайн, что каждые полгода им предлагаются новые коллекции и модели одежды, что практически весь их быт заполнен «одноразовыми» вещами, которые быстро выходят из строя — и морально в связи с модой, и в прямом смысле, теряя свою функциональность и быстро выходя из строя.

Аналогична ситуация в системе трудовых отношений — регулярная смена мест работы считается вполне обычным явлением, более того, слишком долгая работа в одной компании характеризует сегодня человека как недостаточно успешного.

Важный термин для понимания сетевой реальности — liquid modernity — «текучая современность» или «текучая модерность», термин социолога Зигмунта Баумана. Суть liquid modernity в том, что изменения не являются более мостиком между какими-то постоянными этапами или состояниями. «Мне кажется, что самая важная черта современного периода состоит в ненаправленности перемен», — говорит Бауман. В итоге рекомендуемая жизненная стратегия — fexibility — гибкость и «подозрение» ко всем долговременным обязанностям.

Движение, непривязанность, свобода от заданных точек отсчета, от рамок любого канона — логического, эстетического, этического — создает не просто мобильного индивида, а «мобильный мир». Все это вполне вписывается в более генеральную концепцию построения своей жизни как цепочки непрерывных перемен, постоянного обновления, причем быстрого, не основанного на тщательном анализе или необходимого по объективным причинам. Новое лучше просто потому, что оно другое…» — выносят вердикт авторы «Анонимной войны».