Единственный, по мнению Анны, выход был таким — дать понять министерской начальнице, что такое простое на первый взгляд дело может обернуться грандиозным скандалом. Грандиозные скандалы любят актеры, художники, писатели, музыканты и все остальные прочие, которым пиар, пусть даже и черный, идет на пользу, способствует раскрутке. Для любого чиновника скандалы, тем более — грандиозные, сродни апокалипсису, ибо приводят к поискам крайних и примерно-показательному их наказанию. В случае с Анной крайней оказывалась Эмилия Яковлевна, чей пенсионный возраст играл на руку Анне и увеличивал шансы на успех задуманного. Пенсионеры сильнее дрожат за свои места, потому что их легче и проще уволить. Если в корректной форме, ни в коей мере не затрагивающей самолюбия Эмилии Яковлевны (уязвленное самолюбие нередко доминирует над инстинктом самосохранения), так вот если в корректной форме дать ей понять, что она может оказаться крайней, то Эмилия Яковлевна передаст, то есть сплавит, «скандальноопасное» дело от себя подальше. С глаз долой — на душе спокойнее. А кому она его может сплавить? Ректору Российского государственного медицинского университета последипломного образования, руководителю учреждения в котором работает Анна. С ректором, даже с учетом всех имеющихся обстоятельств, то есть подкопа под заведующего кафедрой иммунологии и аллергологии, поладить будет проще. Да и «получить по ушам» от ректора, это не то, что от министерства. Резонанс меньший и звенеть в ушах будет не так уж долго. А, скорее всего, шефу удастся выцарапать это дело к себе, для разбора на кафедральном заседании и принятии мер кафедрального масштаба. Тут уж, не заходя к гадалке, можно быть уверенной, что ограничится Аркадий Вениаминович замечанием. Погрозит пальцем, обзовет как-нибудь необидно и на этом дело закончится. Тихо и мирно. А если припечатают со всего размаху в министерстве, то это может долго аукаться. На интересную и перспективную конференцию пошлют вместо Анны кого-то другого, от перспективных клинических исследований «ототрут», повышением обойдут, работу, при желании, на более лучшую сменить не удастся. Это добрая слава лежит на месте, а плохая распространяется со скоростью звука, если не со скоростью света.

— …Я терпела. Мне было больно, обидно, но я терпела. Плакала по ночам, когда никто не видит, в подушку… Я шла сегодня к вам и надеялась на то, что меня здесь, в министерстве, поймут. Я верю, что вы разберетесь… Кому же, если не вам?

В нужный момент дрогнуть голосом или подпустить немного надрыва умеет практически любая женщина. Если три вечера подряд тренироваться перед зеркалом хотя бы по часу, результат будет поистине ошеломляющим. Просто великолепным в своей естественности будет результат! Еще бы очки, чтобы срывать их нервно с лица, протирать стекла платком, а потом возвращать очки на место, а платок долго теребить нервными пальцами. Жаль, не было в Аннином реквизите очков с простыми стеклами без диоптрий. Это надо же — большую часть жизни провести, уткнувшись носом в книжку или, как нынче, — в электронную читалку, и не испортить глаза! Неужели помог рыбий жир, которым до седьмого класса Анну пичкали дома? Вот уж была мерзость, так мерзость, самый распространенный иммуностимулятор Советского Союза, панацея. И добро бы в капсулах выпускали, так нет же — из ложки приходилось пить. Бр-р-р!

Пауза. Вздох. И взгляд вот так, в сторону. Как будто тяжело смотреть в глаза собеседнице. Смотреть тяжело, а говорить надо.

— На вас вся надежда, — тут главное не переиграть, не пересолить. — Но если и вы мне не поверите, я все равно добьюсь справедливости.

— Каким образом? — заглотнула наживку Эмилия Яковлевна.

— Обращусь к министру, найду журналиста, который мне поверит, попрошу поддержки у людей, которые меня хорошо знают. Если эти действия плохо скажутся на моей работе, то я готова уйти в какую-то из частных клиник, лишь бы руки не были бы связаны! Знаете, Эмилия Яковлевна, есть такое слово «принцип»?

— Знаю, — Эмилия Яковлевна поджала губы. — И вы уверены, что добьетесь желаемого? Уверены, что вам удастся доказать свою правоту?

— Уверена, — выдохнула Анна. — Справедливость всегда торжествует. Вопрос времени…

— Напишите свои объяснения! — перебила Эмилия Яковлевна, протягивая Анне тоненькую пачечку чистых листов. — Не торопитесь, постарайтесь, чтобы было разборчиво. Ох уж мне эти врачебные почерки!

«Что, надо обдумать ситуацию?! — возликовала в душе Анна, храня серьезное, немного скорбное выражение лица. — Думай, думай…»

Писать ей разрешили прямо здесь, в кабинете. Аккуратно выводя буковку за буковкой, Анна провозилась минут десять-двенадцать. За это время Эмилия Яковлевна ответила на два телефонных звонка, велела секретарше перенести какого-то Воронова на «шестнадцать тридцать» (Анна живо представила, как платиноголовая, сгибаясь от непосильной ноши, тащит на плечах огромного черного, как смоль, ворона по огромному, размером со стадион, циферблату) и долго просидела с каким-то листком в руках, делая вид, что читает. Но Анна заметила, что глаза Эмилии Яковлевны не бегают по строкам, а смотрят в одну точку.

Прочитав написанное Анной, Эмилия Яковлевна подколола скрепкой объяснительную к жалобе и с таким видом, будто оказывала Анне великую милость, сказала:

— Я отправлю это Валерию Никитовичу. В университете вас знают, пусть вот и разбираются. Им и карты в руки.

— Я могу передать, — Анна с готовностью протянула руку за бумагами (играть простодушную особу, так уж до конца).

— Спасибо, но я лучше отправлю официальным путем. Можете идти, Анна Андреевна. И будьте впредь сдержаннее.

— Буду! — пообещала Анна. — До свидания, Эмилия Яковлевна!

— Прощайте! И пропуск не забудьте отметить у секретаря…

Здесь отмечали пропуск не простым проставлением времени убытия, но и ставили рядом печать. Передавая пропуск Анне, платиноголовая испачкала палец штемпельной краской и тихо, но вполне отчетливо, сказала непечатное слово, совершенно не вяжущееся с ее гламурным обликом. Даже тем, кто обитает в министерских приемных, не чуждо ничто человеческое.

На обратном пути Анне пришлось себя сдерживать. Сначала захотелось пройтись по коридору вприпрыжку, а на лестнице вдруг нахлынуло желание съехать вниз по перилам. Вот уж удивила бы чопорных в своей солидности чинуш.

На улице Анна позволила себе немного «оторваться», шла по Неглинке, размахивая портфелем и тихонько напевала:

The time to hesitate is through

No time to wallow in the mire

Try now we can only lose

And our love become a funeral pyre…[36]

Две встречные бабульки, тащившие в руках увесистые пакеты с логотипом супермаркета «Фикси» шарахнулись от Анны в сторону. Не иначе как за наркоманку приняли. Серьезным дамам не положено идти нараспашку (пусть, даже, и в погожий осенний день), размахивать портфелем и петь непонятные песни. Вот если бы Анна чеканила шаг и распевала: «Нам песня строить и жить помогает, она как друг и зовет и ведет…»,[37]то ей, возможно, поаплодировали. Но хотелось петь именно то, что звучало внутри.