Даже это неожиданно возбуждало. Насильственные действия суфражисток неизменно волновали Нелл — ее радовала возможность выплеснуть накопленную энергию и раздражение, лягнуть полицейского, разбить окно или изготовить себе «субботний вечер», а потом незаметно пронести его на митинг в кармане куртки. «А снарядами, которые я научусь делать, можно убивать людей, — думала она, переписывая адрес завода. — Не просто можно. Ими будут убивать».

Одна загвоздка: как, скажите на милость, ей объяснить все это Мэй?

Миссис Торнтон ушла на очередной митинг в поддержку какой-то кампании. А Нелл заглянула к Мэй на ужин.

В последнее время она стала чаще ужинать у подруги. Поначалу она принимала приглашения нехотя — «это что, благотворительность?», но Мэй упорно продолжала звать ее.

— Это помощь твоей маме. Только представь, сколько ты съела бы дома! А так она сможет разделить твою порцию на всех. И потом, это важно для кампании. Благодаря тебе о положении женщин Ист-Энда имеют ясное представление такие видные активистки суфражистского движения, как моя мама. Подумай, сколько пользы ты приносишь.

Мэй и Нелл поужинали вдвоем в столовой. На стол подали овощное рагу, затем яблочный пирог. Миссис Барбер по-прежнему задумчиво поговаривала о славной отбивной, но признавала, что стряпать для вегетарианцев гораздо проще, особенно теперь, когда мясо стоит возмутительно дорого.

За ужином Нелл вела себя тихо. Она по-прежнему ощущала свою неуместность за столом Мэй, хотя они с миссис Барбер, по-видимому, понимали друг друга. В отличие от большинства людей, миссис Барбер сразу же, как только ей впервые представили Нелл, приняла ее без вопросов — видимо, насмотревшись на всех «чудаков», которых миссис Торнтон приводила к себе в гости после собраний фабианцев и суфражисток. Для Нелл такое отношение многое значило. Но, как она призналась однажды Мэй, само наличие в доме прислуги ее смущает.

— Разве это не странно, что в вашем доме живет человек, который вам не родня? — спросила она у Мэй.

Мэй ответила:

— Миссис Барбер нам как родная. Когда я была маленькой, она заботилась обо мне ничуть не меньше, чем мама.

— Но если вы платите ей за это, значит, никакая она не родная, — твердо возразила Нелл.

Мэй считала, что Нелл не права — миссис Барбер она любила так же крепко, как мать, — но она понимала, как странно, должно быть, выглядят их отношения со стороны.

После ужина девочки ушли наверх, в спальню Мэй. За окном уже стемнело. Мэй задернула шторы и зажгла газовую лампу. Ей всегда нравилась интимность полутьмы, особенно когда Нелл была рядом. Она протянула к ней руку.

— Все хорошо? — спросила она.

Нелл кивнула.

— Ага, — подтвердила она, но ее ответ прозвучал неубедительно. — Просто… — Она замялась, а потом разом выпалила: — Мне надо кое-что сказать тебе.

— Хорошо, — кивнула Мэй.

Нелл отвела взгляд, уставилась на тени в углу комнаты. Она просто не могла смотреть Мэй в глаза.

— Я нашла работу, — объявила она.

— Работу?

— Ага.

Мэй догадалась: что-то подкрадывается к ней, таится поблизости. Злой и страшный серый волк, готовый ее сожрать.

— Какую работу? — настороженно спросила она.

— На заводе, — ответила Нелл, еще немного помялась и с явным нежеланием добавила: — Вроде как делать снаряды.

Мэй примерно догадывалась, что услышит, — какая еще работа могла вызвать такую нерешительность у Нелл? И все-таки известие стало для нее ударом.

Нелл была единственной отдушиной. Слишком мало осталось тех, с кем Мэй чувствовала себя в безопасности. И слишком мало мест, где ей было незачем оправдываться. Слова прозвучали как предательство и ранили ее сильнее, чем она ожидала.

— Ты ведь откажешься, да? — спросила Мэй.

— Не выйдет, — ответила Нелл. — Из-за Берни. — И она безнадежным тоном добавила: — Ты же сама понимаешь.

— Нет, не понимаю!

— Да уж, — устало согласилась Нелл. — Куда тебе.

— Я сожалею о Берни. Честное слово. Но… неужели это так сложно — не соглашаться на такую работу? Люди из верности принципам решаются и не на такое. Идут в тюрьму! Объявляют голодовки!

«Идут на войну, — мысленно подхватила Нелл, но промолчала. — Они идут на войну и погибают, как погиб Билл, как может погибнуть мой отец, и если у них не будет оружия, с которым можно сражаться, они все равно не в состоянии взять и вернуться домой, что бы там ни говорили квакеры. Им останется просто умереть.

А в нашей семье смерть уже побывала. Умер Билл. И все из-за меня. Из-за того, что я ему наговорила… и даже не извинилась. — Проходили недели, а эти мысли все сильнее тревожили ее. Билл извинился за то, что сказал ей, а ей в голову не пришло сделать то же самое. — Если умрет и Берни, и опять из-за меня… я этого не вынесу.

И ты должна была понять это без объяснений, — мысленно продолжала она, вдруг вскипев. — Любой понял бы такое. Что же это за человек, если принципы для него важнее жизни ребенка?»

— Дело не во мне, — попыталась объяснить она. — А в Берни! Я же тебе говорила! Нельзя просить других умирать за то, во что ты веришь!

— Отчего же? — Мэй находила доводы стремительно, как ее мать. — Ведь правительство так и делает, разве нет?

Эта капля стала последней.

— Почему бы тебе… — начала Нелл. — Почему бы тебе не остановиться, черт возьми? Хотя бы на минуту! Да, у тебя ловко выходит рассуждать, но это не одно и то же, и ты это понимаешь! Эти солдаты — они добровольцы. Мой отец — доброволец. Билл был добровольцем. И они ушли добровольцами на войну не потому, что их одурачило правительство, вовсе нет! А потому, что это их долг, потому, что они отважные, потому что хотели… хотели защитить свою страну! Защитить свои семьи! Не дать кайзеру явиться сюда и превратить Англию в проклятую Германию!

— Твой отец ни на что не соглашался добровольно! — Голос Мэй стал пронзительным. — И Билл записался в армию не потому, что был отважным! А потому, что ему осточертело сидеть дома и видеть, что к нему относятся как к ребенку! Ты сама так сказала…

Нелл вздрогнула, как от пощечины. Так нельзя. Просто нет, и все. Нельзя говорить тому, чей брат погиб, что он вовсе не был храбрым. Нельзя делать из него довод в споре. Надо же иметь хоть толику уважения, черт бы его побрал!

Что она за человек, эта Мэй, если даже такого не понимает?

Нелл не верила своим ушам. Не могла поверить. И так злилась, что, будь Мэй ее женой, ударила бы ее.

— Ни слова больше против моего отца! — потребовала она. — Или Билла! Мой отец добровольно ушел воевать с бурами, а это одно и то же! И пробыл там несколько лет, защищая тебя и твою глупую мамашу, хотя мог погибнуть в любую минуту, а тебе совести хватает насмехаться над ним! Да как ты смеешь хотя бы заикаться насчет Билла? Как смеешь, черт возьми? Ради всего святого, имей хоть каплю уважения!