— Слышу. С тыла.

— Курсантов будут поддерживать бронепоезда. Твоя бригада поступает в подчинение мне, в резерв. Слышишь?

— Слышу. В резерв.

Далеко за полночь телефонисты все еще записывали перекличку двух комбригов. Суда по их ночному разговору, они гордились, что им поручено покончить с белыми «дроздами», уверенно ждали встречи: их — отборная бригада, нас в Орехове — один полк. Они могли переменить ход удара, но удар готовили несомненно.

У нас поднялась затаенная спешка перед неминуемым боем: усилены сторожевые охранения, выслана разведка, послана связь во 2-й полк. В четыре часа утра я приказал 1-му полку без шума сосредоточиться у вокзала, на восточной окраине Орехова, откуда обещали ударить курсанты. 3-й батальон и артиллерия стали на позицию. Для верности прицельного огня артиллеристы кое-где расставили вехи.

Заря, прохладная и свежая, осветила лица: какие все молодые, какие суровые. На траве играет роса. Бездонное синее небо обещает прекрасный день. В то утро снова многие из нас в последний раз смотрели на небо, на солдатский синий покров над всеми нами.

Ровно в шесть мы услышали дружный гул. Далеко заблистали первые цепи противника. Правее них, на железной дороге, закурились дымы пяти-шести бронепоездов. На нас шли в атаку курсанты и бронепоезда. Курсанты шли превосходно. Легко, быстро, стройно, с возрастающим гулом.

Загремели пушки: бронепоезда красных, распугивая стаи голубей и воробьев, бьют по еще не проснувшемуся Орехову, по мокрым от росы крышам, над которыми бродит румяный пар. Мы стоим в полном молчании, я огня приказал не открывать.

Серые, выблескивающие цепи курсантов подкатили тысячи на три шагов и заметно замедляют движение. Они идут теперь, точно прислушиваются, почему «дрозды» молчат как могила. Их затревожило молчание, они приостанавливаются. От цепей покатились вперед дозоры в два-три человека, цепи очень медленно двигаются за ними, точно ощупывая, куда идут.

Наше гробовое молчание поколебало их великолепный первый порыв. Медленно, неуверенно, как бы отяжелев, они плывут к нам. Две тысячи шагов. В бинокль хорошо видны люди, блистающие штыки.

— Огонь!

Наши пушки и все сто пулеметов ударили в лоб. Огненная валящая смерть. Огонь разбрасывает их, терзает, но курсанты катятся вперед, как лавина. Их раздирает фронтовым огнем.

До нас шестьсот шагов. 3-й батальон полковника Мельникова пошел в контратаку. С необыкновенной быстротой кинулся вперед 3-й. Его контратака отбросила курсантов, уже растерзанных огнем. Они качнулись, покатились назад.

Батальон с пленными так же быстро молча вернулся: молния ударила и отлетела. Командир батальона в атаке ранен в голову. Учащеннее наш пулеметный и пушечный огонь, и кажется, что слышно в нем ликование нечеловеческих сил, терзающей смерти.

Бронепоезда красных, заметив отступление курсантов, в отместку открыли ураганный огонь. Они бьют вслепую, куда ни попадя, разбивают снарядами город. Около меня осколком смертельно ранило вахмистра Носова. Ему был поручен наш полковой значок. Он был простой солдат империи: сильный, спокойно красивый русский богатырь, настоящий белый солдат. Между его загорелыми крупными пальцами в серебряных кольцах затекала полосками кровь. Он желал перекреститься, очень страдал от раны и уже кончался.

— За правду, — бормотал он, — за правду...

Тонко дрожал в предсмертной улыбке его рот. Навсегда открылись в синее небо серые солдатские глаза. Я завел ему веки.

Вернувшиеся конные разъезды донесли, что большевики отступают на Камышеваху: мы отбили курсантов и могли теперь смениться с позиции.

После какого-то заземного существования в бою, когда человек со всех сторон охвачен смертью так, точно в нем одном таится вся жизнь, какая есть во вселенной, странно снова входить в жизнь, чувствовать, что она не только в тебе, но и вокруг тебя, что тебя со всех сторон обтекает мирное дыхание бытия. Странно в первые мгновения менять пропотевшую боевую рубаху, мылиться у рукомойника, закуривать, наливать чай, причесываться или садиться обедать.

Мы отобедали. Уже наступил мирный провинциальный вечер. Я забрался в ванну, начал с удовольствием полоскаться. И вдруг, как пробуждение, раскаты залпов, строчат пулеметы. На площадь, к дому, занятому моим штабом, сбегается дежурная часть. Спешно натянув свою сбрую на мокрое тело, я вышел к полку. Нет, мирное дыхание бытия, мирная жизнь вокруг, вечерняя тишина — все обман.

Красные курсанты идут по городу. Они очнулись от утреннего огня. Их второй вал будет яростнее первого. Курсанты идут в атаку с пением. Они переиначили нашу белогвардейскую «Смело мы в бой пойдем за Русь святую»:

Смело мы в бой пойдем

За власть трудовую

И всех «дроздов» побьем,

Сволочь такую...

Полк сосредоточился у вокзала. Там была обширная базарная площадь, огороженная забором. По краю тянулось здание земской больницы. Проходы в заборе были замотаны колючей проволокой. 1-й полк стал на базарной площади. Ко мне подошел командир роты, занимавшей сторожевое охранение, и сказал вполголоса:

— Ваше превосходительство, первого взвода, бывшего в заставе целиком, нет.

Исчезновение взвода показалось мне невероятным, тем более что полковой врач доложил, что ни одного раненого из этого взвода через перевязочный пункт не проходило. Неужели захвачен врасплох, отрезан, погиб до одного человека целый взвод, сорок человек с двумя пулеметами?

Ночь была теплая, безветренная. По небу медленно волокутся тучи. Ближе пение курсантов. Я обернулся и приказал тоже петь всем полком. Сделал я это в надежде, что исчезнувший взвод по нашему хору найдет к нам дорогу. Полк пошевелился за мной в потемках, как бы легкое дуновение прошло по нему, и поднялось наше дружное сильное дыхание:

Смелей, дроздовцы удалые,

Вперед без страха, с нами Бог...

Пели все — командиры и бойцы, от старого деда Манштейна до подростка-пулеметчика. Наша боевая, как мощная молитва. Доносит пение красных. Теперь это стенания «Интернационала»:

Вставай, проклятьем заклейменный...

Порывы нашего пения обдают мне затылок и щеку, до дрожи. В потемках сходятся революция и Россия, бунт и строй. Насмерть. Нас, красных и белых бойцов, павших в бою, может быть, уравняют перед Вечным Судией наша смерть и наши страдания, но для живых останется навеки заветом беспощадная борьба, выбор между белым и красным, между бунтом и строем, между революцией и Россией. Мы за Россию:

Вперед без страха, с нами Бог...

Передние цепи курсантов выкатились на вокзальную площадь. Из темноты доносится:

— Товарищи, вперед, ура...

Они бросились в атаку. Тогда я приказал открыть огонь. Точно засияли чудовищные молнии, озаряя площадь в беспрерывных падениях.

Атака отбита. Теснясь кучками, они пытаются удерживаться на площади. Сносит огнем шевелящиеся островки. Команда пеших разведчиков послана за отступающими. Начинают приводить пленных.