хочет проникнуть в дом!» Наиболее парадоксальное использование «обратного клеточного принципа» было изобретено моей женой в те времена, когда наш старший сын был еще очень мал. Тогда у нас жили несколько крупных и потенциально опасных животных — вороны, два больших желтохохлых какаду, два лемура и две обезьяны-капуцина, и никого из них нельзя было оставить наедине с ребенком, не подвергая его опасности. Тогда-то моя жена смастерила в саду большую клетку, в которую поместила… детскую коляску.

К сожалению, у высших животных потребность и способность причинять разрушения возрастают прямо пропорционально степени их разумности. По этой причине нельзя ни под каким видом оставлять некоторых животных, особенно обезьян, без постоянного наблюдения. Это не относится к лемурам, которые лишены свойственного всем настоящим обезьянам пристального любопытства к домашней утвари.

Настоящие обезьяны[12], генеалогически стоящие выше обезьян Нового Света, проявляют неутомимую любознательность при виде каждого нового предмета и сразу же начинают проделывать с ним свои эксперименты. И хотя это может быть очень интересно с точки зрения изучения психологии животных, для семьи такое положение вещей вскоре становится совершенно невыносимым с финансовой точки зрения. Могу проиллюстрировать это на следующем примере.

Еще будучи студентом, я держал в квартире своих родителей в Вене великолепный экземпляр капуцина[13], самку по имени Глория. Она занимала просторную клетку, стоявшую в моем кабинете. Когда я бывал дома и имел возможность присматривать за обезьяной, ей разрешалось свободно побегать пл комнате. Уходя, я запирал ее в клетке, где она очень скучала и поэтому прилагала все усилия, чтобы как можно скорее выбраться на свободу. Однажды, когда после долгого отсутствия я вернулся домой и повернул выключатель, комната осталась погруженной во тьму. Но хихиканье Глории, раздавшееся не из клетки, а с металлического прута, поддерживавшего занавески, не оставляло сомнений в причине поломки. Вернувшись со свечой, я увидел следующую сцену: обезьяна сдвинула с подставки тяжелую бронзовую лампу, стоявшую у кровати, протащила ее через всю комнату (к сожалению, не выдернув вилки из штепселя), и с силой бросила на стеклянную крышку аквариума. Лампа погрузилась на дно. Конечно, произошло короткое замыкание. Затем Глория отперла книжный шкаф (удивительное достижение, если принять во внимание малый размер ключа), достала второй и четвертый тома медицинского словаря, перенесла книги на подставку аквариума и, разорвав их на мелкие лоскутки, набила обрывками внутренность сосуда. На полу валялись только пустые переплеты, а щупальца поникших морских анемонов[14] были наполнены бумагой.

Интересной особенностью этих поступков было строгое внимание к деталям, налагавшее свой отпечаток на всю операцию. Одни только физические усилия, затраченные на выполнение такого дела столь маленьким животным, уже достойны удивления. К сожалению, все эти забавные наблюдения обошлись мне слишком дорого.

Что может служить вознаграждением за все эти бесконечные волнения и убытки? Как я уже говорил, мои цели не позволяют мне содержать своих питомцев на положении «включенных. Животные, которые свободно могли бы убежать, но тем не менее остаются со мной, доставляют неописуемую радость: ведь я могу верить, что их заставляет остаться привязанность ко мне.

Однажды, гуляя вдоль берега Дуная, я услышал звучный призыв ворона. Когда я подал ответный крик, большая птица высоко в небе сложила крылья и, со свистом разрезая воздух, стремительно понеслась вниз. Она широко расправила крылья, тем самым замедлив падение, и легко опустилась на мое плечо. Тогда я почувствовал себя вознагражденным за все разодранные книги и разоренные утиные гнезда, лежавшие на совести этого моего ворона. Очарование подобных опытов не притупляется при повторении; удивление не проходит даже в том случае, когда они проделываются ежедневно, и дикая птица становится настолько же доверчивой, насколько может быть ручной кошка или собака. Истинная дружба с дикими животными стала для меня делом совершенно естественным, и только какой-нибудь из ряда вон выходящий случай иногда заставляет меня почувствовать всю необычайность подобных отношений.

Как-то в туманное весеннее утро я спустился к Дунаю. Река была еще сжата в своих зимних оковах, и пролетные стайки крохалей, лутков[15] и белолобых гусей перелетали повсюду вдоль темной узкой полоски воды. Среди этих кочевников, как будто принадлежа к их числу, совершала свой путь стайка серых гусей. Я заметил, что у птицы, летевшей второй в левой шеренге треугольника, в крыле не хватало одного из крупных перьев. В этот момент я вдруг совершенно отчетливо вспомнил, что это за птица и каким образом она потеряла свое перо. Да, несомненно, это были мои гуси! Да и не может быть других серых гусей на Дунае, ни гнездящихся, ни перелетных. А птица, летящая в левой шеренге треугольника — это гусак Мартин. Только на днях произошла его помолвка с моей любимой гусыней Мартиной, и это в ее честь он получил свое имя (первоначально Мартин значился под номером, потому что имена носили только те гуси, которые были выхожены мной самим, тогда как птиц, вскормленных их родителями, я просто нумеровал).

У серых гусей жених постоянно следует буквально по пятам за своей невестой. Мартина без страха разгуливала по всем комнатам нашего дома, не задерживаясь, чтобы испросить согласия своего жениха, который вырос в саду. Таким образом, под давлением обстоятельств гусак оказался в абсолютно чуждой для него обстановке. Если принять во внимание, что в естественных условиях серый гусь обитает в совершенно открытой местности и может только с большим трудом, поборов сильное инстинктивное отвращение, привыкнуть к жизни среди кустов или под деревьями, то вы были бы вынуждены признать Мартина истинным героем, видя, как он с напряженно вытянутой вверх шеей однажды последовал за своей подругой через переднюю дверь в холл, а затем наверх, в спальню.

Я как сейчас вижу его стоящим посреди комнаты, с перьями, плотно прижатыми к телу от страха, дрожащего от напряжения, но гордо выпрямившегося и встречающего великую неизвестность громким шипением. И вдруг дверь с громким стуком захлопнулась за ним. Эго было слишком даже для нашего героического серого гуся. Он расправил крылья и взлетел к потолку. При столкновении большая люстра потеряла несколько подвесков, а Мартин — первостепенное маховое перо[16].

Вот что я вспомнил о гусе, летевшем вторым в левой шеренге треугольника; но я знал и другое, по-настоящему радостное: когда я вернусь домой с прогулки, эти серые гуси, только что летевшие вместе с перелетными птицами, будут стоять, выстроившись в шеренгу перед верандой, а потом подойдут ко мне, вытянув вперед свои шеи. У гусей это примерно такой же знак приветствия, как у собаки — виляние хвостом.