Массовые разрушения поместий не были к тому времени ни «бездумным бунтом», ни актом вандализма. По всей территории, охваченной жакерией, крестьяне заявляли, что их цель— навсегда «выкурить» помещиков и сделать так, чтобы дворянские земли были оставлены крестьянам для владения и обработки.

И вот исключительно важное наблюдение:

Крестьянские действия были в заметной степени упорядочены, что совсем не похоже на безумный разгул ненависти и вандализма, который ожидали увидеть враги крестьян, как и те, кто превозносил крестьянскую жакерию. Восставшие также продемонстрировали удивительное единство целей и средств, если принимать во внимание отсутствие общепризнанных лидеров или идеологов, мощной, существующей долгое время организации, единой общепринятой теории переустройства общества и общенациональной системы связи [3, с. 169].

Мы из нашей школьной истории не вынесли очень важного понимания того факта, что «усмирение» революции 1905–1907 гг. вовсе не было победой над революцией. Победа над ней уже была невозможна, второй этап революции мог быть предотвращен только путем разрешения главных противоречий — но для удовлетворительного их разрешения не было, как я старался показать выше, ни экономических и культурных сил, ни исторических условий. Приняв усмирение за победу, правительство не пошло на реформы, отвечающие интересам и взглядам большинства.

В 1908 г. Столыпин прикрикнул даже на октябристов, позицию которых посчитал слишком либеральной. На это А.И.Гучков ответил:

По мере того, как отходили вдаль тяжелые для правительства воспоминания [о революции], росла и самоуверенность правительства, и те требования, которые оно находило возможным предъявить к Г. Думе [7, с. 52].

Еще более определенно высказались кадеты, которые определили революцию и первые годы после нее как экзамен, которого правительство не выдержало. В своей речи в Госдуме кадет Маклаков сказал:

Явилась надежда, что перед нами дальновидное правительство, правительство, которое, подобно историческим усмирителям революции, понимает, что задача мудрой реакции есть осуществление всего, что было здорового в революции, ибо, по известному изречению Бертье, «единственный способ предотвратить революции — это их сделать» [7, с. 56].

Призрак революции с тех пор все время присутствовал в России. Александр Блок написал в марте 1911 года:

Раскинулась необозримо

Уже кровавая заря,

Грозя Артуром и Цусимой,

Грозя Девятым января…

Ленские расстрелы 1912 г. вызвали возмущение даже в среде правых партий, а главное, они показали растерянность власти, по словам Гучкова в Госдуме, «обезумевшей от чувства личного страха». В стремлении «образумить власть, открыть ей глаза», Гучков предупреждал: «Пусть не заблуждаются относительно народных настроений, пусть не убаюкиваются внешними признаками спокойствия». Своими действиями власть готовила катастрофу будущей Гражданской войны. При этом она, с одной стороны, вступала в конфликт со своей же социальной базой, ослабляя возможности противостоять революции, а, с другой стороны, отрезала своей социальной базе пути к поиску компромисса. Так, в сентябре 1913 г. в Киеве в помещении городской Думы проходил Всероссийский съезд представителей городов. Председателем был городской голова Киева. Но представитель полиции просто закрыл съезд. Поводом было выступление А.И.Гучкова, в котором он сказал:

Дальнейшее промедление в осуществлении необходимых реформ и уклонение от начал, возвещенных Манифестом 17-го октября, грозит страшно тяжким потрясением и гибельными последствиями [7, с. 76].

Февраль 1917 г. был продолжением революции 1905–1907 гг., а в нем уже был скрыт Октябрь. 1 марта 1917 г. Брюсов в стихотворении «Освобожденная Россия» отметил эту связь, вспомнив «зов» 1905 года:

Кто, кто был глух на эти зовы?

Кто, кто был слеп средь долгой тьмы?

С восторгом первый гул суровый,—

Обвала гул признали мы.

То, десять лет назад, надлома

Ужасный грохот пробежал

И вот теперь, под голос грома,

Сорвался и летит обвал!

После Февральской революции именно солдаты стали главной социальной силой, породившей Советы. Вот данные мандатной комиссии I Всероссийского съезда Советов (июнь 1917 г.). Делегаты его представляли 20,3 млн. человек, образовавших советы — 5,1 млн. рабочих, 4,24 млн. крестьян и 8,15 млн. солдат. Солдаты представляли собой и очень большую часть политических активистов — в тот момент они составляли более половины партии эсеров, треть партии большевиков и около одной пятой меньшевиков.

Поначалу после Февраля «низы», и прежде всего солдаты, надеялись на мирное развитие событий и делали, как говорилось выше, множество символических жестов, чтобы найти возможность примирения даже со своими главными сословными противниками — помещиками. Люди простодушно лезли к «буржуазам» в друзья, как бы предлагая «забыть старое». В целом это не было понято. Пришвин негодует, пишет 3 июня 1917 г.:

Обнаглели бабы: сначала дрова разобрали в лесу, потом к саду подвинулись, забрались на двор за дровами и вот уже в доме стали показываться: разрешите на вашем огороде рассаду посеять, разрешите под вашу курицу яички подложить.

Но ведь у чужого не попросят разрешения подложить под его курицу яички. На «языке жестов» эта просьба и означает предложение быть на врагами, а соседями (при всех неудобствах соседства в общине).

То же самое М.М.Пришвин видит в городе:

Простая женщина подошла в трамвае к важной барыне и потрогала ее вуальку на ощупь.

— Вот как они понимают свободу! — сказала барыня.

Удивительно, насколько по-доброму, даже после тяжелой войны и разрухи, делали свои примирительные жесты люди, надеясь предотвратить драку. Вот записывает М.М.Пришвин 16 июля 1917 г.:

К моему дому приходят опять солдаты и, ломаясь, просят меня разрешить им в моем саду поесть вишен. «Пожалуйста, сколько хотите!». Они срывают по одной ягодке, «нижайше» благодарят и уходят. Это, вероятно, было испытание— буржуаз я или пролетарий.

Отвергая все подобные жесты, дворянство и буржуазия совершили большую историческую ошибку. В своей сословной слепоте они не видели, что в сознании крестьян накопилось с избытком оснований для перехода на позиции ответного социального расизма.

М.М.Пришвин 13 декабря 1918 г. писал в дневнике об этом назревающем разрыве — либеральная интеллигенция полагала вместо диалога на равных и поиска общественного договора навязать трудящимся идеологию смирения, но время для этого уже ушло. Ведь об этом и предупреждал привилегированные сословия в самом начале века Л.Н.Толстой: одумайтесь, а то будет поздно. Вот как видел дело Пришвин:

Кадеты-европейцы, разные народники и потомки славянофилов… хотят подойти к народу и даже слиться с ним… В то же время в народе зреет нарыв. Интеллигенция, бунтуя против царя, имеет готовый идеал жизни для народа, в сущности, христианский идеал смирения и всепрощения. Революционер из народа (большевик) молится и живет одною молитвой: «Помоги мне все понять, ничего не забыть и не простить!» Идеал такого человека движение, сдвиг, возмездие.