ученика. В то время вошло в моду обучение при помощи вопросов и ответов, которые матросы должны были заучивать на манер катехизиса и отвечать, как на экзамене. Павел Степанович этого очень не любил.

«— Что за вздор-с, — говорил он офицерам, — не учите их, как попугаев, пожалуйста, не мучьте и не пугайте их; не слова, а мысль им передавайте.

— Муха! — сказал Павел Степанович одному молодому матросу, имевшему глуповатое выражение лица. — Чем разнится бомба от ядра?

Матрос дико посмотрел на адмирала, потом ворочал глазами во все стороны.

— Ты видал бомбу?

— Видал.

— Ну, зачем говорят, что она бомба, а не ядро?

Матрос молчал.

— Ты знаешь, что такое булка?

— Знаю.

— И пирог знаешь что такое?

— Знаю.

— Ну вот тебе: булка — ядро, а пирог — бомба. Только в неё не сыр, а порох кладут. Ну что такое бомба?

— Ядро с порохом, — отвечал матрос.

— Дельно! Дельно! Довольно с тебя на первый раз».

«Никто так не мог приохотить к службе, как Нахимов», — говорил Зарудный. При этом ничего назидательного и нравоучительного, чего так не любит молодёжь, в его обучении не было. Он не ставил себя в пример и не говорил: будьте такими, как я; наоборот, он не боялся выставить себя порой в самом невыгодном свете, так сказать, в педагогических целях. Он говорил офицеру: я когда-то делал то-то и то-то дурно и хотел бы, чтобы вы так не делали.

Офицер, по его мнению, не имел права быть наблюдателем на корабле, он должен уметь найти причины происходящего:

«На юте ставили бизань, матросы разбежались с бизань-шкотом, дёрнули его, и он лопнул. Павел Степанович, увидя это, рассердился и накричал на меня. Мне сделалось досадно. Чем, думаю себе, виноват я, что бизань-шкот лопнул, не я же его делал...

— Г-н Корчагин, — сказал мне Павел Степанович, — у нас лопнул бизань-шкот-с!

— Как же-с, лопнул сейчас. — Как, думаю себе, забыть такое важное происшествие.

— Вы мне должны сказать, почему он лопнул?

— А Бог его знает, — отвечал я равнодушно. Павел Степанович посмотрел на меня с удивлением.

— Во-первых, г-н Корчагин, подобные ответы как-то странны; ежели бы я имел право, то посадил бы вас за это на покаяние на два года, а во-вторых, кому же знать причину такой простой вещи, как не нам с вами, г-н Корчагин! Царям много дела-с; им есть о чём думать: во Франции революция, в Германии также; о бизань-шкотах ближе всего позаботиться мичманам».

Его главными способами воспитания были убеждение и личный пример. Именно так — в воспитательных целях — он поступил однажды даже с риском для жизни.

В одном практическом плавании корабль «Адрианополь», шедший близко к кораблю «Силистрия», сделал такой неудачный манёвр, что столкновение было неминуемо. В результате ошибки капитана «Адрианополя» повреждения обоих кораблей и жертвы были бы неизбежны, если вовремя не принять мер. Что же сделал Нахимов?

— С крюйселя долой! — раздалась его команда. И в ту же минуту замелькали загорелые руки по вантам, мгновение — и матросы спрыгнули на палубу.

— Все на шкафут за грот-мачту! — скомандовал Нахимов. Вовремя — ещё миг, и на «Адрианополе» затрещал утлегарь — продолжение бушприта — и колом вошёл в борт «Силистрии». Ну а вслед за этим стали рваться ванты на грот, потом на бизань-мачте, с треском полетели в воду катер и шлюпка, закачалась бизань-мачта, крюйс-стеньга рухнула вниз, сломав марс и бегин-рей. Во время столкновения только один человек оставался на месте — Нахимов. Он не ушёл с юта, даже когда посыпались осколки рангоута и падающая мачта едва не придавила его.

— Отчего же вы не сошли с юта и подвергли себя верной опасности? — спрашивал его на другой день старший офицер.

— Такие случаи предоставляются редко, и командир должен ими пользоваться. Надо, чтобы команда видела присутствие духа в своём начальнике; тогда она будет вполне уверена в нём и в критические минуты будет спокойна181.

Нахимов стремился развить в молодых офицерах наблюдательность, внимательность к подчинённым, советовал присматриваться к матросам: выяснять, из какой они губернии, — это поможет в воспитании команды. Нельзя действовать одним страхом, «необходимо поощрение сочувствием, нужна любовь к своему делу-с, тогда с нашим лихим народом можно такие дела делать, что просто чудо». Если кто-то трусил — спокойно убеждал, что этот недостаток можно искоренить, находчивость можно возбудить и развить. Самой большой похвалой в его устах было «бравый офицер»; по словам Зарудного, «этот титул был для меня выше самого почётного сана в государстве».

Были у него суждения совершенно в традициях суворовской «Науки побеждать»: «Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, он же наводит орудие на неприятеля; матрос бросится на абордаж, ежели понадобится; всё сделает матрос, ежели мы, начальники, не будем эгоистами, ежели не будем смотреть на службу как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчинённых как на ступени для собственного возвышения». Не следует, впрочем, искать в характере Нахимова показного демократизма, отдающего лицемерием. Павел Степанович «всегда превозносил достоинство дворянина», высоко ставил обязанности благородного сословия в государстве. Увлечение части дворянской интеллигенции западными идеями и образом жизни Нахимов не разделял: «Удивляют меня многие молодые офицеры: от русских отстали, к французам не пристали, на англичан также не похожи; своим пренебрегают, чужому завидуют и своих выгод не понимают».

Он обладал редкой способностью располагать к себе: «Кто говорил с ним хоть раз, тот его никогда не боялся и понимал все мысли его и желания». Мог погорячиться, даже накричать; впрочем, замечаниями никогда не задевал за живое, а остыв, спокойно разбирал возникшую проблему и всегда сглаживал неприятную ситуацию шуткой. И поскольку от его замечаний веяло добродушием, выговоры его не были тягостными.

Зарудный описывает эпизод, когда герой рассказа впал в уныние, получив, по его мнению, незаслуженное наказание, и даже просил перевести его на другой корабль эскадры.

«— Зачем-с?

— После вчерашнего происшествия я не могу служить на фрегате с охотою и усердием.

— Вы читали историю Рима?

— Читал.

— Что было бы с Римом, если бы все патриции были так малодушны, как вы, и при неудачах, обыкновенных в тех столкновениях, о которых вы, вероятно, помните, бежали бы из своего отечества?»

В другой раз в воспитательных целях он призывал