Однако возле ручья, куда, как выяснилось, вышел Михайло, по-прежнему стал слышен манящий звук, и его очам предстало дивное зрелище. У самого берега, на воде, плавал мерцающий багряный огонек. То вспыхивая ярче, то едва-едва светясь, но не потухая полностью, он плавно покоился на поверхности, хотя его давно должно было снести довольно сильным течением.

Лишь только взглянув на огонек, Михаил уже не смог оторвать от него очей – все смотрел и смотрел, а огонек, словно подмигивая, манил его к себе. У Шорина возникло непреодолимое желание подойти поближе, дотронуться до диковинки, взять ее в руки.

Но стоило ему сделать шаг, как огонек на то же расстояние отдалился от берега. Михайло замер, и огонек остановился. Чуть-чуть постояв, Михайло снова шагнул, и огонек, словно повторяя его действия, вновь сдвинулся с места и остановился. Шорина увлекла эта забава. Он быстро подбежал к берегу, надеясь поспеть за огоньком, но тот, словно потешаясь над Михаилом, столь же быстро отодвинулся на середину ручья.

Слаще всего в жизни кажется запретный плод, оттого, пожелав поймать странный огонек, но не в состоянии этого сделать, Михайло все больше и больше хотел подойти, схватить его руками, рассмотреть. А тот, словно живой, упрямился, не давался в руки, и Михайло, погнавшись за ним вдоль ручья, уже начинал злиться.

Огонек, словно почуяв решительный настрой Шорина, подпустил его совсем близко, и когда Михайло уже готов был его поймать, тот, как живой, прыгнул на берег, покатился, словно ядро, и Михайло, забыв обо всем на свете, погнался за манящим огоньком.

Почти всю оставшуюся ночь, как дитя малое, гонялся Шорин за огоньком, давно не помня, в какую сторону направился, забыв и о людях, которые по его воле ночевали на сырой земле, и о государевом поручении, которое он клятвенно обещал выполнить, сбившись с пути и забыв о времени.

Наверное, утомленный долгой ходьбой, а то и бегом, он давно бы оставил эту безумную затею, но огонек его постоянно подзадоривал – отдыхал вместе с Михаилом, иногда подпускал его так близко, что Михаилу казалось, вот-вот он достанет его рукой. Словно чувствуя, что Шорин готов все бросить, огонек иногда начинал вытворять удивительные вещи. То вытянется и, словно светящийся гад, ползет по земле, то взлетит невысоко, оставляя за собой хвост, то рассыплется на мелкие искорки, а потом вновь соберется…

Поддавшись чарам этого огонька, Михайло превзошел самого себя в упорстве да неутомимости, но его старания так и не увенчались успехом. С рассветом огонек, опять прыгнув на воду, рассыпался на множество маленьких, словно пылинки, искорок, и в первых лучах восходящего солнца уже нельзя было понять, то ли это Чудесник, как прозвал огонек Михайло, забавляется, то ли просто блестит вода.

Долго ожидая, что вот, как всегда, после своего исчезновения Чудесник появится с новой забавой, Шорин понял, что тот бесследно пропал и больше уже никогда не появится снова. Жгучая волна обиды, по сравнению с которой измена Анастасии и Григория казалась какой-то мелочью, нахлынула на Михаила, и тот впервые за многие годы, наверное, еще с детства, в голос расплакался.

Когда же, излив обиду, Михайло успокоился, пришлось ему задуматься не только о ночных чудесах. Забредя Бог знает куда, Михайло оказался в чужой стороне, без пищи, посреди неведомого ему леса, и кругом не было ни единой души, которая хотя бы советом могла ему помочь.

Несмотря на ночную погоню, у Шорина совсем не возникало желания спать, а потеря сил почти не ощущалась. Он решил будь что будет, а путь надо продолжать, куда бы не завела его теперь шальная головушка. Михайло, вспомнив, что раз на воде началось это ночное приключение и в ней же закончилось, тоже решил держаться воды. Кто знает, может, сослужив Шорину дурную службу, Чудесник все-таки и поможет ему выкрутиться?

Пытаясь отрезвиться, Михайло умылся в проклятом ручье и зашагал по течению, к счастью, не столь бурные заросли позволяли это делать. Пройдя уже достаточно долго, но не замечая никаких признаков ни дороги, ни тропинки, ни вообще какого-либо изменения в окружающей местности, Шорин, сам того не замечая, начал терять присутствие духа. Теперь он шел, не разбирая дороги, уже даже не пытаясь держаться ручья и не обращая внимание ни на что.

Не углядев торчащий под ногами пень и с размаху налетев на него, Михайло, упав, кубарем покатился с пригорка, на который он постепенно взобрался. От падения Михайло не то что не пострадал, даже и не испугался.

Поднимаясь из свежей конской лепешки, в которую его угораздило попасть, и посылая все известные проклятия навалившему их бедному животному, Михайло в очередной раз обижался на судьбу, которая поступает с ним так подло. «Вечно у меня не все как у людей, – думалось Михаилу, – упасть, и то не могу по-человечески».

Однако, выпустив злобу и отмывшись все в том же самом ручье, Шорину пришла в голову неожиданная мысль: как же в этой глуши могло оказаться такое животное? Решив осмотреть место своего падения, Михайло спешно туда вернулся. А сделал он это совсем не зря. Обнаружив и другие лепешки и пойдя за ними, словно по следу, Шорин вышел на широкую поляну.

Часто Михайло потешался над другими, а порой и близкие, в особенности Гришка, устраивали над ним забавы, но чтобы самому так подшутить над собою! Посреди поляны, расседланный, мирно пасся виновник его бесчестия – тот самый своенравный конь, на котором Михайло с отрядом путешествовал по лесу.

Первой мыслью разгневанного Михаила было хлестнуть мерзавца длинной плетью вдоль всего хребта, да как назло даже подходящего прутка и то под рукой не было. Вслед за этим желанием сразу же мелькнула догадка, что отряд должен быть где-то совсем рядом. Но, несмотря на все отчаянные попытки Михаила найти хотя бы признаки товарищей, ему так и не удалось этого сделать. В голову полезли дурные мысли. Видимо, сочтя Михаила за мертвеца, отряд отпустил и коня…

А может, что-то случилось?

Так и не найдя вопросы на эти ответы, в конце концов Михайло решил не ломать себе голову, и все-таки поймав упрямого Буяна за загривок, дальнейший путь продолжал уже верхом. Но не успел еще успокоиться Шорин, как его ожидало новое удивление. Спустя какое-то время, за резким поворотом ручья, отчетливо виднелась тропинка, и по ней, правда, уже пеший, куда-то торопливо направлялся старец Евлампий. Хотя Евлампий и вызывал жгучую неприязнь у Михаила, но он был безумно рад встрече – единственный, кто ему сейчас мог помочь, был именно старец.

– Э-э-эй, – окликнул Михайло старца, – куда же все запропастились?

Услышав окрик, Евлампий остановился. Его прежде непроницаемое лицо наконец стало способным выражать хоть какие-то чувства, и на сей раз это был неподдельный ужас и удивление. Евлампий во все глаза смотрел на спрыгнувшего с коня Михаила, и когда Шорин подошел к старцу совсем близко, то первое, что сделал проводник, это дотронулся до московского боярина.

– Ты чего, Евлампий? – не понял Михайло. – Что приключилось, почему ты один?

Обретя наконец дар речи, хитрый Евлампий в свою очередь поинтересовался: