Вика, пригубив вина, кивнула.

– Вам туда можно, а приезжим к вам сюда нельзя?

– Ну, Москва сама по себе. А у нас своя территория. И за ней мы никого не трогаем. Пусть живут как хотят. Но имеем же и мы право на свой кусок территории и жизни. В конце концов, как на тебя будут смотреть в каком-нибудь кавказском ауле, если ты русский? В лучшем случае трогать не будут, а в худшем возьмут в качестве раба.

– И это мне говорит будущий юрист, – усмехнулся Костя, качнув головой.

– А в нашем праве на такую жизнь состава преступления нет, – пожала плечами Вика, и в ее голосе зазвучали неприятные металлические нотки.

– А в убийстве тоже нет состава преступления?

– В каком убийстве? – удивилась Вика. – А-а… ты, наверное, про этого… который следователь. Ну, это я не знаю. Мало ли, какие могли быть у него дела. Можно подумать, убийство – такая редкость в Москве. Нет, конечно, жаль… тем более что.

– Что? – перебил ее Костя.

– Да ничего, – чуть смутившись резкости Костиного тона, тихо сказала Вика, – он, в общем, мужик был неплохой.

– Кто?

– Ну ты про кого говоришь? Про следователя?

– Ага.

– Ну да – больше-то никого и не было. Я и говорю, что мужик он нормальный был.

– А ты откуда знаешь?

– Ну я же с Генычем общаюсь, а этот следователь, забыла, какая-то армянская фамилия у него была, он их всех к себе таскал. И меня тоже вызывал.

– И что? Давил?

– Он? Да нет. Просто порасспрашивал и отпустил. Да и со всеми так.

– Мордой об стол не бил, лампой в лицо не светил? – полушутливо спросил Костя.

– Ха-ха! – рассмеялась Вика. – С чего это? Нет… такого не было. Просто вопросы какие-то задавал. Самые обычные. Единственно, что… я лично даже ничего не подписывала. Никаких протоколов, ничего. Меня как юриста это, конечно, слегка удивило, но зачем же я буду спрашивать, на рожон лезть? Нет так нет.

Костя почувствовал, что растерян больше, чем следует: если Геныч говорил с Викой, значит, Вика в курсе Костиной миссии в районе – следовательно, глупо продолжать изображать из себя просто нового жильца. С другой стороны, если Вика не знает ничего, то выдавать себя с головой тоже опрометчиво. Похоже, надо просто аккуратно выбирать слова и выражения. Пообтекаемей. Порасплывчатей. Плюс-минус, как говорит Хлыстов.

– Значит, Геныч за идеолога? – спросил он.

Вика засмеялась.

– Да нет. Просто человек с мозгами.

– И ты с ним во всем согласна.

Вика пожала плечами.

– Скорее да. Пойми, люди хотят здесь жить спокойно.

– И потому выдавливают.

– Брось, – неожиданно перебила его Вика. – В юриспруденции нет термина «выдавливают». Для подобных действий законов нет. А любить или не любить – это их частное дело. Ты вот любишь свою маму?

– Мама умерла, но… любил, конечно.

– Прости. А ты любил своего дедушку?

– Я был маленький, но… любил.

– А, скажем, брата дедушки?

– У него не было брата, была сестра, я ее видел пару раз, но в общем, наверное, любил, все-таки родная кровь.

– Но, если бы тебе пришлось выбирать между сестрой дедушки и мамой, кого бы ты предпочел?

– Я не знаю, – растерялся Костя, – ну, наверное… маму.

– Правильно, – подытожила Вика. – Но ведь это не значит, что ты ненавидишь сестру своего дедушки. Просто любовь имеет степени. Кто-то от нас дальше, кто-то ближе. Мы нормально относимся вообще к людям разных национальностей, но глупо было бы ожидать от нас большей любви к татарам или американцам, чем к тем, кого мы считаем своим народом.

– Это очень общо, – отмахнулся Костя, но Вика не собиралась отступать.

– Нет, не общо. Я же не говорю о фанатичной любви к народу, но ты же понимаешь, что русская культура, вообще русское тебе ближе, чем, скажем, китайское. Почему же ты не имеешь права себе в этом признаться? Почему не имеешь права отстаивать это право?

Костя с удивлением посмотрел на Вику.

«Ничего себе их тут всех обработали», – подумал он.

– Послушай, Вик, но ведь ты понимаешь, что такая… резервация, как ваш район, долго не протянет. Моральный аспект такого существования я опускаю. Просто… есть экономические, есть… куча других причин.

– Ну почему же? – пожала плечами Вика. – Просто надо избавляться от ракушек.

На слове «ракушки» Костя невольно вздрогнул: «Дались им эти ракушки».

– На днище корабля, – продолжила Вика, – налипают ракушки. Некоторые из них мелкие, а некоторые очень даже крупные.

Последние слова она не сказала, а процедила сквозь зубы с какой-то злостью.

– Где-то я уже про это слышал. И что же делать с этими ракушками? – спросил Костя.

– Их надо счищать. Безжалостно. Они очень мешают кораблю.

Тут возникла неловкая пауза: Вика, казалось, полностью погрузилась в свои мысли, Костя молчал, не зная, что говорить дальше.

– Слушай, Вик, – набрав воздуха в грудь, сказал он, – о чем мы вообще говорим? У нас других тем, что ли, нет?

– Есть, конечно, – вышла из задумчивости Вика и засмеялась.

– Ну так предлагай, – улыбнулся Костя.

– Я?

– А должен я?

Он почти ничем не рисковал. Тем более они уже слегка выпили. Он неожиданно привстал, взял ладонями Викино лицо и поцеловал ее в губы. Отстранился на секунду, но, увидев ее покорно закрытые глаза, поцеловал еще раз. На этот раз ее губы ответили. В голове у него что-то закружилось и стало глубоко все равно: русские, нерусские, акция, провокация.

Они вышли из квартиры, когда начало темнеть. У Вики еще шумело в голове от вина, и она шла, чуть прижимаясь к Косте, но он не возражал – ему нравилось.

– Слушай, Кость, – неожиданно замерла она в дверях. – Я все хотела тебя спросить, а ты кем работаешь-то?

«Врать – не врать?» – судорожно запульсировал Костин мозг.

– Я? Ну, скажем, тренером.

– Каким тренером? – удивилась Вика.

– По единоборствам. Ну, знаешь, самбо, дзюдо немного.

– А-а...

Вика помолчала, а затем усмехнулась и несколько панибратски хлопнула по плечу Костю и добавила:

– Научишь приемчику какому-нибудь?

Ее усмешка и вопрос говорили о том, что она знает правду – Костя такие вещи ловил на лету и быстро переиграл сделанный ход.

– А по совместительству собираю факты по делу Оганесяна, – добавил он.