— Смылись, — сказал он наконец.

Жорж безусловно принял это объяснение. Конечно, все сбежали из страха, как бы их не раскрыли… может быть, как раз в эту минуту тысячи журналистов, ангажированных, чтобы измышлять последние известия, работали в каком-то сверхтайном укрытии, в бог знает какой современной подземной редакции, недосягаемой, оснащенной новейшими системами защиты.

Жоржа просто залихорадило, когда он понял, что башня, по сути дела, находится в его распоряжении, что он может ходить по всем ее этажам и заглядывать во все помещения — вернее, в то, что от них осталось. Все, что составляло обстановку башни (мебель, архивы, компьютеры и пр.), было переправлено неизвестно куда. Эту операцию предприняли, однако, недавно, может быть, день-два тому назад.

Для Жоржа по крайней мере это было ясно. Внутренность башни сохранила признаки разделения на секции. На каждом этаже виднелись следы как убранных внутренних перегородок, так и тысяч увезенных шкафов, столов, магнитофонов и стульев, которые обслуживали целую армию трудившихся там журналистов.

— Тут было как минимум четыре этажа секретных отделов, — сказал Жорж, счастливый, что нашел неоспоримые доводы в пользу их теории.

Повсюду валялись папки и листки, выпавшие, вероятно, в ходе переезда. Жорж подбирал отпечатанные на принтерах страницы и внимательно их рассматривал. На всех были так называемые новости под грифом разных информагентств, и на всех стоял один и тот же штемпель: в проекте.

Когда Жорж прочел это в проекте 3,4,19,30 раз на рассыпанных по полу страницах, у него перехватило дыхание. Вся информация была вымышленная. Жорж показал несколько листков мсье Камбреленгу.

— Нет, вы только взгляните, проекты на будущую неделю, проекты на будущий месяц, проекты на следующий триместр, проекты на будущий год! Вот проходимцы!

Вся Жоржева теория подтверждалась. Средства массовой информации создают новости на потребу публике. Большинство журналистов ничем другим не занимаются, кроме как написанием правдоподобных известий для заполнения выпусков новостей. И наверняка кто-то, в кабине пилотажа этой огромной машины по сотворению новостей, кроил будущее по правилам информации, как зрелища, то есть чуть ли не на манер того, как писались сценарии в Голливуде.

Жорж был так взволнован, что выпил кофе залпом. Ведь он годами анализировал событийную кривую информации.

Конечно, при анализе маленькими сегментами показ текущего момента в новостях не вызывал подозрений. Но большие сегменты, особенно при внимательном взгляде, выдавали стоящую за ними работу. Те, кто кормил население земли новостями, работали большими сегментами, то есть брали сразу год, два, три года, десятилетие. Беря, например, десятилетие, они старались прочертить кривую информации по восходящей, другими словами, поддерживать саспенс через введение остродраматических событий. Каждые три-четыре года была предусмотрена война, каждые два-три года какой-нибудь крупный природный катаклизм, каждые год-два — катаклизм общественный…

— Нет, вы только подумайте, — кричал Жорж, размахивая кипой страниц. — Эти молодчики принуждают нас к жизни по законам Голливуда. То, что они нам подсовывают как новости, на самом деле есть медийное шоу, рассчитанное на приток зрителей.

Жорж скупил в американском книжном магазине неподалеку от Плас Конкорд все до одного пособия по написанию сценариев, которые нашел на полке, отведенной под седьмой вид искусства. Поскольку все они брали за образец голливудские сценарии, то и правила приводили почти одинаковые:

— Действие должно начинаться сразу, как пойдут титры.

— Главные герои должны быть очерчены в первые три минуты.

— На четвертой минуте должен быть заявлен конфликт, иначе зритель начнет скучать.

— На минуту номер восемь должно быть поставлено первое опасное действие.

— С десятой минуты запускается механизм нагнетания саспенса.

— На пятнадцатой минуте зритель получает первый масштабный сюрприз.

— На двадцать пятой минуте мы присутствуем при развороте ситуации на сто восемьдесят градусов…

«Вот точно так они пишут для нас последние известия, — заключил Жорж. — Проходимцы, одно слово…»

Точно так, с той только разницей, что зрелище текущего момента писалось СМИ в других масштабах. И по мере того как мондиализация нарастала, а язык ее технологий унифицировался, зрелище принимало действительно планетарные масштабы.

В эту самую минуту, к примеру, для нас пишут сценарий на сотню лет вперед, размышлял Жорж. Да, конфликт, намеченный 11 сентября 2001 года, положил начало зрелищу длиной в сто лет. Стороны конфликта уже обозначены: с одной стороны, терроризм, с другой — цивилизованный мир. В сценарии самое главное — закрутить конфликт. Как только конфликт закручен, все остальное — это уже детские игрушки: и создание персонажей, и сочинение всего ряда эпизодов…

Какой-то шум привлек внимание мсье Камбреленга. На другом конце огромного пустого бюро, которое они только что прошли, шебуршилось какое-то привидение. Кто-то, по всей вероятности, уснул под ворохом газет, а теперь зашевелился, потревоженный шумом шагов.

Мсье Камбреленг и Жорж подошли к человеку, который пытался скинуть с себя газеты и подняться на ноги.

— Простите, — сказал тот, смущаясь, с сильным иностранным акцентом.

У человека была чрезмерно пышная борода, заплывшие глаза и опухшая от спиртного физиономия.

— Вы из какого отдела? — спросил его мсье Камбреленг.

— Из латинского, — с улыбкой ответил проснувшийся и закашлялся.

Мсье Камбреленг протянул ему свой кофе. Человек принял его с глубочайшей признательностью, отпил глоток-другой, потом тоже задал вопрос мсье Камбреленгу.

— Мы знакомы?

Мсье Камбреленг усмехнулся с таинственным видом.

— Я думаю, да. Вы ведь мсье Z.?

С тех пор как я начал писать этот роман, может быть, нетипичный для данного литературного жанра, со мной происходят удивительные вещи: меня осаждают разные незнакомые люди, которые хотят рассказать мне свою жизнь.

Сначала я не придавал слишком большого значения этим покушениям на мою персону со стороны желающих стать персонажами. Впрочем, поначалу их попытки завязать со мной диалог были относительно деликатными.

— Вы итальянец? — спросил меня как-то булочник, у которого я обычно покупал хлеб.

— Нет, — отвечал я. — Румын.

— А! Вот почему у вас выговор, как у итальянца, — обрадовался он.

И, пользуясь тем, что в булочной, кроме нас, никого не было, одним духом выпалил мне свою историю: что его жена итальянка, откуда у него и чутье на латинские акценты. Что он пожил в Италии, но потом уговорил жену все-таки переехать в Париж. Что у него уже два года как куплена эта булочная и дела идут хорошо, особенно хорошо продается его итальянский багет. Может, французам поднадоел их чисто французский багет, хочется разнообразия… впрочем, и я покупаю у него изо дня в день итальянский багет, не французский, значит, мне тоже нравится итальянский хлеб. Итальянцы кладут в хлеб чуть больше сахара, чем французы, но это секрет, и он приберегал его для меня лично…