— А как ты хотела? — удивленно вскинула брови эта… бизнес-мадам! — Чтобы я с тобой сюскала и уговаривала? Или позволила тебе самой выбирать? Извини, но так мы целый век будем ходить вокруг да около. Мне лучше знать, что с тобой делать. Так что, пожалуйста, расслабься и доверься. Со временем ты привыкнешь.

О, да. Я-то привыкну. Особенно сейчас, глядя на шведский стол с множественными вкусняшками, которые просто не могу взять, не уронив, я отчетливо понимаю, насколько я ко всему этому… привыкну!

Как собачка к терзающим ее блошкам-мутантам.

— Ну, может быть все-таки… ну, не настолько категорично переворачивать все с ног на голову? — через пары попыток уцепить ложку в чашке с чаем, попыталась поканючить я. Бесполезных попыток, надо сказать! Я даже в такой бытовой ерунде была беспомощна, что бесило ужасно. — Постепенно там, помаленьку. Вон, когда люди в моржи подаются, они же не ныряют с размаха в прорубь. Это просто опасно! Бубенчики там отморозить можно. Ну или мозги…

— Какое счастье, что у тебя их нет, — только и усмехнулась Милана.

Я аж подпрыгнула!

— В смысле?!

— В коромысле, — хмыкнула эта безжалостная дива. — Я про бубенчики. Да и от мозгов твоих не убудет. Выживешь!

— Да ну тебя нафиг, — не выдержав, все-таки ругнулась, обидевшись не на жизнь. На смерть!

И, отодвинув от себя тарелку так, что безнадежно остывший супчик некрасивой лужицей залил дорогую скатерку, едва ли не бегом бросилась на выход.

Было обидно, очень!

Да, я как ребенок. Да, может Милана и права. Но ведь реально, от таких изменений меня воротит, как пропитого опытного бомжика с целебного антипохмелину! Не хочу я всего этого. Знаю, что надо, а не хочу!

Не хочу, не хочу, не хочу!

— Ох! Асель, лучик моего солнца, ты ли это? — я так взгрустнула, что не заметила мужчину, во вкусно пахнущие объятия которого и влетела посреди холла. Еще б я его не увидела, да там самые настоящие слезы стояли в глазах! — Что с тобой, звезда моя? Что с этими глазками, неужели они собрались плакать?

— Гаспар, — от такого участия я едва не разревелась. В последний момент сдержалась, конено, но носом-таки хлюпнула. — Бонжур. Прости, я тебя не увидела.

— Ангел мой, кто тебя обидел? — моментально нахмурился француз. — Ну же скажи мне. Поведай свою печаль другу! И, как принято говорить у вас, русских, я ему начищу хле…хлепуло?

— Хлебало, — не выдержав, тихо прыснула я. Изысканный житель Парижа, пытающийся ругаться на великом и могучем — да вы такое ни в одном цирке не увидите! — Гаспар, где ты такое услышал? Это так грубо, и совсем тебе ни к лицу.

— Oui, mademoiselle, — покорно склонил голову мой новый друг, признавая свою ошибку. — Услышал от молодых людей в баре. И мне показалось уместным. Так кто обидел мою прекрасную Асель?

Бли-и-ин… Вот и что прикажете делать? Как пожаловаться своему внезапно приобретенному рыцарю… Нет, не на гадкого коварного дракона. А на некрасивый маникюр!

Никогда не думала, что какая-то мысль в моей нездоровой головушке покажется настолько постыдной.

Как будто я ему на завтрак упаковку живых лягушек принесла.

В общем, вместо ответа я неуверенно проворачивала успешный трюк с кедами. Тынь-тынь. Носочек-носочек. Пяточка-носочек… И, пока француз, продолжая держать в своих широких ладонях мои искусственные скрюченные лапки, пытливо заглядывал в глаза…

Я снова и снова проворачивала то же самое, что когда-то изобрела в кабинете своего шефа.

Тынь-тынь, ага!

— Oh mon dieu! — внезапно воскликнул Гаспар, опустив взгляд на его и мои руки. — Асель, не говори ни слова, я понял всю твою печаль! Идем, моя русская Шанель, мы должны все немедленно исправить!

И, переплетя наши пальцы, ловко утянул меня из отеля.

Ой, нет. Меня что, опять в салон красоты сопроводить решили?!

— Гаспар, а может не надо?..

— Не хочу ничего слушать, — упрямо заявил француз, стильным упрямым буксиром утаскивая меня на улицу. — Этот кошмар тебе совсем не идет! Мon cher ami, как ты вообще могла работникам такое позволить? Ты же отдаешь за это собственные деньги! Неужели у вас, русских, настолько принято сорить своим заработком? Нельзя закрывать глаза на такое! Мой бог, да случись у меня в салоне такое, моих мастеров отругали бы сразу! Досталось бы и мне. Мой ангел, запомни — нельзя молчать. Нельзя, нельзя! Если тебе что-то не нравится, говори открыто, не стесняйся. Не бойся показаться глупой, ты же отстаиваешь свои права! Как еще заявить о своих желаниях, если не словами? Без них никто не поймет, что у тебя на уме. Увы, но людям не суждено читать мысли. Борись, Асель, за себя — борись! Собственный комфорт и счастье — единственно верное, что стоит твоих трудов, твоих стараний!

А, ну да, ну да… Франция — страна революций. Они там всегда недовольны действующей властью, и постоянно устраивают митинги вкупе с акциями протеста. Ну, такое, как по мне.

Хотя, если подумать, ну вот же могут люди добиваться лучшей жизни, можно с них брать пример!

А, коли с боку посмотреть, так Гаспар с Миланой, по сути, одно и тоже до меня донести пытаются. Правда, разными кривыми тропками…

И если уж совсем честно придраться, то революционные речи моего картавенького рыцаря ну очень, очень вдохновляют! И как у него это получается, а?

Точно говорят — опыт, это штука такая. Непропиваемая! Вот привыкли люди сызмальства бунтовать, так всего, чего хотят, добиваются. Надо, надо поучиться!

Давай как, Асенька, бери себя в руки, хватай Гаспарчика в оборот, да раскручивай на истину жизненную. А то чего ты как салатовый сопливый лизун на солнцепеке?

— Девушка, милая! — тем временем, дотараканив меня до няшного мини-салончика напротив отеля, растекся в очаровательной улыбке мой визави. Девочка-маникюрщица от такого зрелища чуть не совершила смертный грех — печеньку в кофе не уронила! — Вы должны, нет, просто обязаны нас спасти!

— Гаспар, — не выдержав квадратных глаз бедной работницы в милой розовой футболке-поло, хихикнула я. А то у нее глазки формой с мои ногти уже стали. — Она не я, тебя не понимает!

— Так объясни ей, душа моя, — соловьем запела эта мечта всех девиц в округе. Там, кажется, даже бабулька с пережженными локонами из раковины на него заглядывалась. Будет жирафик такой, в стиле восьмидесятых годов выкрашенный. — Вспомни свою профессию, помни о ней и гордись! А заодно дай мне возможность насладиться двумя лучшими языками мира, произнесенными твоим нежным голоском!

Вот… умеет человек попросить! Как попросит, так и не знаешь — то ли застесняться, то ли согласиться, то ли густо покраснеть!

Правда, краснеть я стала чуть позже. От натурального такого стыда!

Я, конечно, работник хоть куда, хоть и по знаниям, не по внешнему виду. Но в тот момент, я не то, что понять, я даже технически, не вдаваясь в суть, перевести не смогла! А Гаспар, тем временем, войдя во вкус, все щебетал, щебетал, щебетал…